Мое позднейшее правление доказало, что я никоим образом не был настроен отрицательно против ни одной партии, не говоря, конечно, об ультрасоциалистах. Подтверждалось и то, что я не настроен антилиберально. Моим виднейшим министром финансов был либерал Микель; министром торговли либерал Меллер; вождь либералов фон Беннигсен был обер-президентом в Ганновере. С одним уже немолодым либеральным депутатом, с которым я познакомился через фон Микеля, я поддерживал тесные отношения, особенно во время второй половины моего царствования. Это был Зейдель (Хельхен), владелец поместья на Востоке, человек, у которого с гладко бритого лица смотрела пара умных глаз. Он был сотрудником Микеля в области железнодорожного и водного транспорта, очень дельным, простым, практичным человеком, либералом с консервативным мировоззрением.
С консервативной партией у меня, естественно, были многочисленные связи и точки соприкосновения, ибо представители земельной аристократии часто встречались со мной на придворной или иной охоте, бывали во дворце на приемах или занимали должности при дворе. Через них я мог полностью ориентироваться во всех аграрных вопросах и знать, где у земледельца «жмет сапог».
Свободомыслящие под предводительством своего «вождя без руля и ветрил» не вступали со мной ни в какие отношения; они ограничивались положением оппозиции.
В беседах с г-ми Бенда и Беннигсеном мы часто говорили о будущем либерализма. При этом Бенда высказал однажды следующее интересное суждение: «Не нужно и даже нехорошо, чтобы в Пруссии наследник уклонялся в сторону либерализма. Это нам не годится. Он, собственно говоря, должен быть консерватором, однако с достаточно широким кругозором и без предубеждений против других партий.
Как-то я в разговоре с Беннигсеном выразил мысль, что национал-либералы, для того чтобы притягательная сила старого прусского либерализма не исчезла в народе, должны пересмотреть свою программу, первоначально собравшую их сторонников вокруг либерального знамени под девизом «Возрождение Германского государства и свобода печати», так как это уже давно достигнуто. Беннигсен со мной согласился. Прусские либералы и консерваторы, продолжал я, сделали одну и ту же ошибку: они еще сохранили слишком много воспоминаний о старых конфликтах 1861 1866 годов и при выборной или другой политической борьбе всегда возвращались к привычкам того времени. То время для нашего поколения стало историей и уже прошло. Для нас современность начинается с 1870 года, с новой, объединенной империи; под 1866 годом мы поставили черту. Надо строить сызнова уже на базисе объединенной империи, и партии во имя своих целей должны также сообразоваться с этим, а не хвататься за давно ушедшее и притом еще разъединяющее прошлое. Беннигсен при этом сделал очень меткое замечание, сказав: «Горе северогерманским либералам, если они попадут под начальство южногерманских демократов. Тогда будет конец настоящему, подлинному либерализму. Тогда мы получим замаскированную демократию снизу, которая нам здесь не нужна».