Первое впечатление о Е. К. — удивительно благородное лицо, не по-мужски красивое, почти ангельское. Напоминал он мне Г. С. Ландсберга своей интеллигентностью, так не свойственной среднему курчатовцу. Еще большее впечатление произвел он на меня в июне 1964 года, когда, приехав в Сухуми на конференцию по физике плазмы, проходившую в мае во время очередных выборов в Академию наук, он по-детски искренне радовался избранию Р. 3. Сагдеева в члены-корреспонденты АН СССР. Я тогда не знал, что они работали вместе в Арзамасе-16 и что избрание Р. 3. Сагдеева он считал и своей заслугой.
А в это время Е. К. уже травили в Курчатовском институте, не признавая его открытие аномального сопротивления плазмы с большим током, или, как часто называют данный эффект, турбулентного нагрева плазмы. Все это происходило на семинаре «Т» как бы для всеобщего обозрения. Обвиняли его в некорректности постановки экспериментов и проведения измерений. Меня это особенно удивляло, поскольку в ФИАНе его звали «чародеем эксперимента», о нем ходили настоящие легенды в связи с экспериментальным открытием им явления электронного парамагнитного резонанса в Казани в 1944 г. В ФИАНе не поверили и попросили его повторить эксперимент, и он блестяще подтвердил свое открытие, продемонстрировав высочайшее мастерство. Е. К. сделал свое открытие и опубликовал результаты на год раньше своих западных коллег Э. Парселла и Ф. Блоха. Но не он, а они стали лауреатами Нобелевской премии. Ничего не поделаешь — холодная война. И этого человека в Курчатовском институте обвиняли в некорректности в эксперименте, причем все это выглядело очень странно: каждый раз против Е. К. выступал А. И. Карчевский, тогда еще совсем молодой человек, да к тому же не специалист по неустойчивостям и турбулентности плазмы. Он был сотрудником И. К. Кикоина и занимался плазменным разделением изотопов. Почему-то никто из сотрудников Е. К. не заступился за него, и ему самому приходилось оправдываться. Не заступались за Е. К. и Р. 3. Сагдеев, и А. А. Веденов, и Е. П. Велихов, и даже Б. Б. Кадомцев, которые в это время разрабатывали квазилинейную теорию колебаний плазмы и хорошо понимали, что Е. К. прав. Молчал и Л. И. Рудаков, хотя весь эксперимент основывался на его теории. И выглядело все так, как будто специально младенца выпускают, чтобы он задирался, а маститый ученый его избивает; как не стыдно?
Я хорошо знал Сашу Карчевского (с ним я учился на физтехе) и спросил его, зачем он это делает, да еще не будучи специалистом. Ответ меня удивил и вместе с тем все прояснил: «А ты знаешь, так считаю не только я, но и Л. А. Арцимович и М. А. Леонтович». Время показало, что Е. К. был прав: эта работа при авторстве Е. К. вместе с известным харьковским теоретиком Я. Б. Файнбергом в 1961 году была зарегистрирована как открытие. На 1-й Международной конференции по управляемому термоядерному синтезу в Зальцбурге доклад Е. К. по турбулентному нагреву плазмы был воспринят с большим интересом и надеждой как новая реальная возможность достижения высоких термоядерных температур. Получилось, что все крикуны ошибались, а Е. К. был прав; а может, не ошибались, а так им хотелось?
С каждым скандальным семинаром «Т» я все больше убеждался, что Е. К. допустил большую ошибку, вернувшись после Арзамаса-16 в Институт атомной энергии. Уверен, что этот выбор намного сократил ему жизнь. Его место было в ФИАНе, рядом с Г. С. Ландсбергом и И. Е. Таммом. К тому же он был таким же донкихотом, как Игорь Евгеньевич. В этом я убедился, когда по поручению декана физического факультета МГУ В. С. Фурсова был командирован в 1970 году в Ленинский комитет для поддержки А. А. Власова, номинированного на Ленинскую премию. Нет, не мое выступление, а выступления членов комитета Н. Н. Боголюбова и Е. К. Завойского решили все: А. А. Власов был удостоен Ленинской премии. Но если Н. Н. Боголюбов был связан с А. А. Власовым многолетней совместной деятельностью в области кинетических теорий и по сути был обязан это сделать, то поступок Е. К., сотрудника Института атомной энергии, мне показался донкихотством, если не самоубийством.
Единственный из маститых курчатовцев, кто относился к Е. К. хорошо, был сам Игорь Васильевич. Именно он выдвинул его на Сталинскую премию в 1949 году за разработку диагностики быстропротекающих процессов при ядерном взрыве. Следует заметить, что эти разработки позволяли разрешать временные процессы, протекающие за 10—12—10—14 секунд. Для ядерных процессов такое временное разрешение не требуется; разработки Е. К. стали востребованы позже при создании ЭОПов — кстати, тоже с его непосредственным участием. Игорь Васильевич был инициатором присуждения Е. К. Ленинской премии в 1957 году за открытие ядерного парамагнитного резонанса. Но, к сожалению, в начале 1960-х, тогда, когда Е. К. травили, Игорь Васильевича уже не было в живых.
Но не это главное, что я хочу сказать об Е. К. Завойском. Он один из обойденных западом великих советских физиков, не удостоенных Нобелевской премии. Меня удивляет, как его еще избрали академиком при таком-то отношении к нему. Наверное, не избрать просто было нельзя, надо же хоть какое-то приличие соблюдать.
Серьезно поговорить с Е. К. мне довелось только один раз — в 1971 году, после того как мы с О. В. Богданкевичем опубликовали в «Письма в ЖЭТФ» статью о возможности получения магабарного давления электронным пучком в твердом цезии. Он обратил на эту работу внимание и через В. Л. Гинзбурга передал, что хочет поговорить со мной. Этот разговор я не забуду никогда, равно как и глубокое проникновение Е. К. в проблему и его сверхтактичность даже тогда, когда я говорил глупость.
Е. К. безусловно относится к числу глубоко недооцененных советских физиков и наряду с такими же недооцененными, как Н. Н. Боголюбов, А. А. Власов, В. И. Векслер, К. И. Щелкин и ряд других, составляет гордость советской науки.
Москва, 2008
Анри Рухадзе
Ираклий Григорьевич Гвердцители и что я о нем думал
Познакомился я с Ираклием Григорьевичем весной 1961 года. Познакомил нас Джудо Татишвили, которого я знал по физическому факультету МГУ и с которым дружил. Тогда Ираклий Григорьевич возглавлял Огудзерский филиал Сухумского физико-технического института, где проводились наиболее важные и секретные исследования по прямому преобразованию ядерной и тепловой энергии в электрическую. Уже через год Ираклий Григорьевич возглавил Институт в целом. Это произошло после смерти первого директора этого прославленного института И. Ф. Кварцхави. После назначения директором Ираклию Григорьевичу волей-неволей пришлось заниматься и исследованиями, проводимыми в Институте по физике плазмы и управляемому термоядерному синтезу, что и привело к нашему с ним сближению и очень скоро к дружбе.
Я не буду ничего писать о его научной карьере; думаю, об этом много напишут другие. Я расскажу о его, можно сказать, сокровенном общении со мной, о его планах, с которыми он со мной делился, о том, что ему удалось осуществить, и что нет и по каким причинам.
Надо прямо сказать, что период правления Ираклия Григорьевича (1962–1969 гг.) стал золотыми годами для Сухумского физико-технического института. Институт быстро занял ведущее положение в отрасли. По существу, Ираклий Григорьевич определял направления исследований по прямому преобразованию ядерной энергии в электрическую в ведущих институтах Комитета по атомной энергии СССР: Обнинском физико-энергетическом институте и Подольском ядерно-технологическом институте (Московская область). Естественным образом Ираклий Григорьевич стал заметной фигурой в Комитете по атомной энергии и сблизился с Евгением Павловичем Велиховым, человеком, безусловно, очень влиятельным в Комитете и также очень необязательным. Я считаю, что именно их дружба и стала причиной провала тех грандиозных планов, которые вынашивал Ираклий Григорьевич и которые поддерживались Е. П. Велиховым, но только на словах, без выполнения обещаний.