— Вот именно один такой случай был у нас по провиантской части...
Все мы продолжали курить в глубоком молчании, прислушиваясь к словам рассказчика, и Галактион Андреич завел предлинную историю. Ничто но мешало звонкому его голосу; только изредка случайный звук стакана или шипение докурившейся трубки сливалось с потоком его речи. Повесть длиннела, ширилась, толстела; Галактион Андреич излагал ее во всей полноте, без малейшего опущения; мы слушали как нельзя внимательнее, пускали дым, тянули грог — а история все шла своей дорогою. Галактион Андреич не кончил бы ее до сих пор, если б стук отъезжающего омнибуса не заставил нас вскочить с мест, допить остатки грогу и настойки и уложить наскоро драгоценную посуду Якова Петровича.
Как мы доехали на трех лошадях до заставы, как начали расходиться по домам, как я имел несчастно попасть в руки будочников и ночевать на съезжем дворе[188] — все это легко себе представить без особенного о том параграфа.
§ 5. О ТОМ, КАКУЮ ИСТОРИЮ РАССКАЗЫВАЛ ГАЛАКТИОН АНДРЕИЧ В ПАРГОЛОВЕ
На другой день, прямо с казенного ночлега, зашел я к Якову Петровичу. У него был Илья Никифорыч. Мы выпили по рюмке водки, закусили остатками вчерашнего сыра, потом стали смеяться, стали вспоминать о своей поездке, признаваясь друг другу, что еще никогда так славно не потешились, повторяя сказанное несколько раз накануне — и опять смеяться от чистого сердца, как будто, были еще в сосновой роще. Мы сожалели только об одном — что нам никак не удалось погулять по саду! Вдруг лицо Якова Петровича омрачилось думою; он был в явном недоумении и сидел, не говоря ни слова.
— Яков Петрович, что с вами сделалось?
Подумав еще немного, он спросил нас:
— Что за историю рассказывал вчера Галактион Андреич, когда мы сидели за третьим стаканом грога?
— Я помню, что она начиналась так: «Вот именно один такой случай был у нас по провиантской части...»
— Да, да! У нас, по провиантской, — подхватил Илья Никифорыч.
— Это-то я знаю, — отвечал Яков Петрович, — да что же дальше? Я, хоть убей, не припомню.
Напрасно все мы ломали голову: повесть Галактиона Андреича не оставила ни малейших следов в нашей памяти, в отношении к ней мы как будто не существовали. Между тем пришли еще Лука Лукич и Иван Никитич.
— Знаете ли, о чем мы сейчас толковали дорогой? — спросил последний.
— Нет, не знаем.
— О том, — продолжал Иван Никитич, — какую историю рассказывал нам вчера Галактион Андреевич.
— Она начинается: «Вот именно был такой же случай и по провиантской части», — примолвил Лука Лукич, — а далее мы никак не могли вспомнить.
— Вот чудо! — воскликнули мы все вместе.
— Ах, да вот и Максим Козмич! У него память не подлиннее ли нашей?
Тщетная надежда! Максим Козмич знал только: «Вот именно то самое случилось и у нас по провиантской части...»
— Да это психологическая задача! — вскричал он с удивлением. Максим Козмич учился в семинарии и сверх того читал повесть М. П. Погодина о московском извозчике[189], который нашел мешок с деньгами, отдал хозяину и сам повесился; он знает, что такое психологическая, и очень часто употребляет это слово, — Постойте же! со мной, кажется, есть красненькая; сейчас пойду к Галактиону Андреичу, позову его в Палкин завтракать, подпою голубчика, и он расскажет мне снова свою историю,
Иван Никитич навязался с ним вместе, а мы остались ждать их у Якова Петровича. Они воротились в сумерки.
— Ну что, рассказал ли он вам, что было по провиантской части?
— Рассказать-то рассказал, — отвечал Максим Козмич почти с ужасом, — только божусь вам, я ничего не припомню.
— И я тоже, — примолвил Иван Никитич.
Эта странность сделала в нас сильное впечатление. Мы выпили по стакану пуншу и решились тотчас же послать за Галактионом Андреичем и навести его на вчерашний рассказ.
Через полчаса он уже сидел между нами. Пунш и настойка развязали ему язык, и ровно в одиннадцать он начал тем же голосом:
— Вот именно одни такой случай был у нас по провиантской части...
— Ну! — воскликнули мы в один голос, — теперь-то услышим мы эту историю. Чур, не проронить ни одного слова!
— Что это значит? — спросил Галактион Андреич с изумлением.
— Ничего, ничего! Нам очень хотелось слышать вашу повесть.
— Понимаем-с! — сказал Галактион Андреич с бешенством. — Теперь помню, что когда-то уж я вам ее рассказывал. Не беспокойтесь! я но дамся в дураки...
— Полно сердиться, Галактион Андреич! — сказал ласково хозяин.
— Нет, Яков Петрович! терпеть не могу насмешек, и если вы за тем меня познали, так прощайте.
Сказав это, он схватил шляпу и зонтик и убежал из комнаты.
Да! Убежал — с тем, чтоб никогда не возвращаться, и повесть его осталась по сю пору неизвестною. Скорее успеете вы прочесть все иероглифы древнего Египта, нежели повесть Галактиона Андреича: она погребена в душе его и никогда не воскреснет для света. Эпохи будут следовать за эпохами, государства будут процветать и падать, но никто не узнает, что это за история. Такова непреложная воля судьбы!
Поэтому и я не могу сообщить вам этой истории для напечатания в «Библиотеке для чтения». Вы потеряли повесть — или быль, все равно — оригинальную, настоящую русскую, в которой не было ни малейшего следа подражания иностранному; в которой все было наше; которая отличалась неподдельною народностью — и которая теперь, увы! невозвратно погибла для Словесности!..
Покорнейше прошу упомянуть, сочиняя историю русской литературы, что повестей и былей собственно у нас одною меньше, чем бы следовало быть по-настоящему, потому что, клянусь, я имел твердое намерение напечатать этот любопытный случай по провиантской части: ведь таким образом пишутся почти все повести для нашей словесности — повторяя, без всяких усилий своего воображения, первый заслышанный где-нибудь анекдотик! Будь только рассказ Галактиона Андреича такого свойства, чтоб можно было его упомнить — вы бы имели одною «оригинальною» повестью больше, и я был бы один лишний оригинальный сочинитель.
А теперь имею честь пребыть и прочая
А. Белкин
1885
Впервые: Библиотека для чтения. — 1834. — Т. X. — С. 134 — 150. Подпись: А. Белкин.
ТЕОРИЯ ОБРАЗОВАННОЙ БЕСЕДЫ
Я очень часто слышу: «У нас еще нет беседы!» Как это жаль! Научите же нас беседовать, вы, которые говорите, что у нас нет беседы.
Беседа есть искусство вмешиваться языком в чужие дела. Как всякое искусство, она имеет свои правила, которые надобно сперва изложить, ежели хотите, чтобы у нас тоже завелась беседа. Я вижу, что из ревности к благу отечества и пользам народной образованности принужден буду сам написать риторику для употребления желающих правильно рассуждать о том, что до них вовсе не касается.
Есть разные беседы. Одна из них, самая естественная и самая полезная, называется — глупая беседа. Это царица бесед, беседа без притязаний, чистосердечная, добрая, откровенная, очень похожая на дружбу, хотя большею частию происходит между людьми, совершенно чуждыми друг другу. В ней участвуют все вообще; она обработана наилучшим образом, доведена до совершенства на целом земном шаре и одна заключает в себе источник основательного знания: только из этой беседы вы можете составить себе полную и хорошую статистику недостатков, пороков, средств и глупостей соседов и приятелей.
189
имеется в виду повесть М. П. Погодина «Корыстолюбец» (1832), ставшая объектом насмешек Сенковского как в данном рассказе, так и в специальной статье «Библиотеки для чтения» (1835. — Т. VIII. — Отд. 11. — С. 7)