А Вы, случаем, не из тех умников, что воротят нос от нашей сестры? Коли так, буду сидеть у себя в комнатах одна как перст. Не понимаю я таких людей и нипочем не пойму.
Буду стоять у окна и дверь отворю, чтобы Вам не трезвонить в звонок слишком долго. Тут Вы меня и увидите, сразу, как в дом войдете. Вообще-то я бы желала… Нет, не скажу, это лишнее. Вы еще читаете? Надо Вам наперед сказать, что я женщина видная, хороша собой, так что Вы уж постарайтесь, наденьте мундир самый лучший, вычищенный. Что будете пить? Говорите, не стесняйтесь, у меня вино в подвале, девушка принесет. Но может, мы с Вами для начала чаю выпьем по чашке, как думаете? Мы будем одни, муж в это время в лавке сидит, но не считайте, что надо мною можно надругаться, и совсем напротив, это дело деликатности требует. Вот и окажите деликатность, коли Вы такой красавчик, а не то я брошусь за посыльным, когда он эти строчки Вам понесет, обзову его грабителем и убивцем, натворю страшных безобразий и угожу в тюрьму. Уж очень мне охота увидеть Вас здесь, рядышком, я об Вас желаю быть хорошего мнения, потому и говорю так, а если Вы после всего этого не побоитесь и придете, то проведем мы с Вами полтора часа прекрасно, и тогда выходит, что зря я теперь вся дрожу. Уж не такая это отчаянность Вас к себе пригласить.
Вы такой стройный, постойте внизу на улице, у садовой калитки, я Вас сразу узнаю.
Что Вы теперь делаете? Как думаете, может, не писать больше ничего? Уж как Вы будете смеяться, когда я выйду перед Вами и покажу, как Вы там стояли в виде Принца Макса. Очень Вас прошу, как меня увидите, поклонитесь мне низко и ведите себя благородно и стеснительно, не развязно, не дай Бог, я Вас наперед предупреждаю. А я Вас за послушание отблагодарю, и, может, Вы никогда в жизни больше не увидите такой благодарности.
Черновик пролога
Занавес поднимается, зрители видят открытый рот, освещенную красноватую глотку, из нее высовывается большой, широкий язык. Рот обрамляют острые, ослепительно белые зубы. Все вместе напоминает пасть чудовища. Огромные губы похожи на человеческие, язык движется вперед, пересекает рампу и огненным концом чуть ли не задевает головы зрителей. Потом он снова уходит назад и еще раз выдвигается вперед, вынося на своей широкой мягкой поверхности спящую девушку в красивом наряде. Ее золотистые волосы струятся с головы на платье, она держит в руке звезду, похожую на белую, искрящуюся на солнце снежинку. На голове девушки изящная зеленая корона. Красавица сладко спит, подложив ручку под голову, улыбаясь во сне и покоясь на этом языке, как на перине. И вот она просыпается. Такие глаза, с такой сверхъестественной поволокой, грезятся нам во снах: они взирают на нас с высоты, излучая чудный живительны блеск, а теперь вот они глядят по сторонам, вопросительно, и удивленно, и невинно, как глаза ребенка, любопытного ко всему на свете. Но вот из огненно-черноватой глотки вылезает массивный субъект в развевающихся лохмотьях (видимо, костюм кроил какой-то придурковатый портной), топает вперед по языку, содрогающемуся под его шагами, приближается к девице, наклоняется над ней и впивается в нее поцелуем. В тот же миг из пасти вырываются языки пламени. Искры сыплются дождем, ничуть не смущая влюбленную пару. Мужик сильный. Он хватает юную деву и на руках тащит за кулисы. Огромный язык вздымается вверх и прихлопывает обоих, чтобы с треском и грохотом затолкнуть в пасть.
Белая звезда девушки одиноко мерцает у зубов рампы, и тут из темной глотки огненной радугой выстреливают голубые, зеленые, желтые, алые, синие и белесые звезды, к тому же играет музыка, и звезды лопаются в воздухе, обращаясь в ничто. Губы огромной морды приходят в движение и произносят тихо, но внятно и задушевно:
Две сказочки
На улице шел снег. Подъезжали извозчики и авто, высаживали свое содержимое и отъезжали. Дамы кутались в меха. В гардеробе образовалась очередь. В фойе звучали приветствия. Все дарили улыбки и обменивались рукопожатиями. Свечи сверкали, юбки шуршали, сапожки шептали и скрипели. Навощенный паркет блестел, капельдинеры направляли движение, вам туда, вам сюда. Мужчины явились в тесных фраках, фрак должен облегать. Обменивались поклонами и любезностями. Любезности, как голуби, перелетали из уст в уста. Женщины сияли, даже некоторые старухи. На места почти никто не садился, стояли стоймя, чтобы высмотреть знакомых. Лица оказывались так близко, что дыхание попадало в ноздри стоящего рядом соседа. Туалеты дам благоухали, лысины господ блестели, глаза сверкали, руки сигналили: Кого я вижу? Сколько зим, сколько лет! В первом ряду сидели критики, как прихожане в высокой церкви, тихие и набожные. Прозвенел звонок, занавес шевельнулся, кто успел, откашлялся, и вот уже все притихли, как мыши, как дети в школьном классе, и что-то поднялось и что-то началось.