Снаружи стоит шум, но здесь, собственно говоря, его совсем не слышно. На площади снуют кареты, люди, автомобили, продавцы газет, электрички, тачки и велосипеды, но здесь, собственно говоря, их совсем не видно. Да и кому это нужно, помилуйте, вы же не какой-нибудь приезжий. Элегантная особа с осиной талией только что схрупала свой черствый хлебец и теперь покидает заведение Ашингера. А я? Долго еще я буду здесь торчать? У кельнеров в данный момент передышка, но очень короткая, потому что снова снаружи вваливается алчущий народ и кидается к живительному источнику. Одни едоки рассматривают других жующих клиентов: кто-то уже набил полон рот, а кто-то еще занят этим делом. Но люди даже не улыбнутся друг другу, я тоже не улыбнусь. С тех пор как я живу в Берлине, я отвык находить смешные проявления человеческой натуры. Впрочем, в данный момент я заказываю себе новый гастрономический шедевр, это хлебная кровать со спящей на ней сардиной. Сардина возлежит на масляной простыне и являет собой столь очаровательное зрелище, что я с размаху кидаю весь этот натюрморт в собственную разверстую пасть. На всеобщее обозрение. Смешно? Ничуть. То-то и оно. То, что не смешно во мне, еще менее смешно в других. Ибо долг человека — при всех обстоятельствах ставить других выше, чем самого себя. Подобное мировоззрение как нельзя лучше отвечает той серьезности, с которой я сейчас размышляю о резких толчках, с коими ночное ложе сардины погружается в мой пищевод. Некоторые из окружающих меня людей беседуют. С набитым ртом и очень важным видом. Всякое дело следует делать с достоинством. Достоинство и уверенность в себе производят самое благоприятное впечатление, по крайней мере, на меня. Вот почему я так люблю посещать пивные заведения Ашингера, где люди умудряются одновременно пить, есть, говорить и мыслить. Ведь сколько гениальных сделок было заключено как раз здесь. А лучше всего то, что у Ашингера можно часами торчать на одном месте, и никого это не обидит. Никто из тех, кто входит и выходит, не обратит на тебя внимания. Тот, кому по вкусу здешняя непритязательность, может разойтись вовсю, красиво жить не запретишь. Тот, кто не притязает на такую уж особую сердечность, имеет право найти хотя бы одну родственную душу, это не возбраняется.