Выбрать главу
Я затянул, что дальше и нельзя. Но скоро все окончится, друзья. Да, слишком долго длился мой рассказ — часы не остановятся для вас. Что ж, хорошо. И этому я рад. Мои часы два месяца стоят, и шествие по улице идет. Толпа то убывает, то растет, и, не переставая, дождик льет. И жизнь шумит и зажигает свет, и заболевших навещает смерть, распахивая форточки квартир и комнаты с багетами картин, с пюпитрами роялей, с тишиной, где Дочь с Отцом, где Бедный Муж с Женой прощаются. И привыкаешь сам судить по чувствам, а не по часам бегущий день. И вот уже легко понять, что до любви недалеко, что, кажется, войны нам не достать, до брошенных друзей рукой подать. Как мало чувств, как мало слез из глаз меж прежних нас и современных нас. Так чем же мы теперь разделены с вчерашним днем. Лишь чувством новизны, когда над прожитым поплачешь всласть, над временем захватывая власть.
Октябрь, октябрь, и колотье в боку, и самое несносное, наверно, вдруг умереть на левом берегу реки, среди которой ежедневно искал и находил кричащих птиц, и сызнова по набережным бледным вдоль улочек и выцветших больниц ты проносился, вздрагивал и медлил.
Октябрь, октябрь. Пойти недалеко и одинокость выдать за свободу. Октябрь, октябрь, на родине легко и без любви прожить четыре года, цепляться рукавом за каждый куст, в пустом саду оказываться лишним и это описанье правды чувств опять считать занятием невысшим.
34
Все холоднее в комнате моей, все реже слышно хлопанье дверей в квартире, засыпающей к обеду, все чаще письма сыплются соседу, а у меня — сквозь приступы тоски — все реже телефонные звонки. Теперь полгода жить при темноте, ладони согревать на животе, писать в обед, пока еще светло, смотреть в заиндевевшее стекло и, как ребенку, радоваться дням, когда знакомцы приезжают к нам: Настали дни прозрачные, как свист свирели или флейты. Мертвый лист настойчиво желтеет меж стволов, и с пересохших теннисных столов на берегу среди финляндских дач слетает век, как целлулойдный мяч. Так в пригород и сызнова назад. Приятно возвращаться в Ленинград из путешествий получасовых среди кашне, платочков носовых, среди газет, пальто и пиджаков, приподнятых до глаз воротников и с цинковым заливом в голове пройти у освещенного кафе.
Закончим нашу басню в ноябре. В осточертевшей, тягостной игре не те заводки, выкрики не те, прощай, прощай, мое моралите (и мысль моя, как белочка и круг). Какого чорта в самом деле, друг! Ведь не затем же, чтоб любитель книг тебе вослед мигнул: Философик! — и хохотнул, а кто-нибудь с тоской сочувственно промолвил бы: «на кой». Так что там о заливе — цвет воды и по песку замерзшему следы, рассохшиеся дачные столы, вода, песок, сосновые стволы, и ветер все елозит по коре. Закончим нашу басню в ноябре, кота любви подтягивай к мешку.
Любовников пропустим по снежку.
35–36. Романсы ЛЮБОВНИКОВ
1
— Нет действия томительней и хуже, медлительней, чем бегство от любови. Я расскажу вам басню о союзе, а время вы подставите любое.
Вот песенка о Еве и Адаме, вот грезы простолюдина о фее, вот мадригалы рыцаря о даме и слезы современного Орфея.
По выпуклости-гладкости асфальта, по сумраку, по свету Петрограда гони меня — любовника, страдальца, любителя, любимчика разлада.