Выпавшее на долю этого местоимения выпало и другим частям речи, то уменьшающимся, то увеличивающимся в порожденной просодией перспективе Времени. Ахматовскому творчеству присуща чрезвычайная конкретность, но чем конкретнее были ее образы, тем более вневременными они становились из-за сопровождающего их размера. Не существует стихотворений, написанных одного сюжета ради, как и не бывает жизни, прожитой ради некролога. То, что называется музыкой стихотворения, есть, в сущности, процесс реорганизации Времени в лингвистически неизбежную запоминающуюся конструкцию, как бы наводящую Время на резкость.
Звук, иными словами, является в стихотворении воплощением Времени — тем задником, на фоне которого содержание приобретает стереоскопический характер. Сила ахматовских строк заключается в ее способности выразить безликий эпический размах музыки, каковой более чем совпадал с их содержанием поэтическим; в особенности начиная с 20-х годов и далее. Действие, оказываемое ее инструментовкой на содержание, сходно с ощущением человека, предполагавшего, что его ставят к стенке, и неожиданно обнаружившего за спиной линию горизонта.
Вышесказанное следует иметь в виду иноязычным читателям Ахматовой, поскольку горизонт этот начисто пропадает в переводе, оставляя на странице пусть и насыщенное, но все же одномерное содержание. С другой стороны, иноязычный читатель может утешиться тем, что и отечественной аудитории приходилось иметь дело с ее творчеством в чрезвычайно искаженном виде. Цензуру с переводом сближает их общий принцип «по возможности»; следует, однако, заметить, что языковые барьеры[20] зачастую оказываются не ниже, чем воздвигаемые государством. Ахматова окружена обоими, и только первые проявляют признаки того, что они поддаются.
«Anno Domini MCMXXI» был ее последним сборником: в последующие сорок четыре года она была лишена возможности опубликовать самостоятельно составленную книгу. В послевоенный период, строго говоря, появилось два тощих сборника ее произведений, составленных преимущественно из перепечаток ранней лирики плюс сугубо патриотических стихов военного времени и раешников, приветствующих наступление мира. Эти последние были написаны ею с целью вызволения из лагеря сына, где он, тем не менее, провел в общей сложности восемнадцать лет. Эти публикации ни в коей мере не могут рассматриваться как ее собственные, ибо они составлялись редакторами госиздательств, чьей целью было убедить публику, особенно зарубежную, что Ахматова жива-здорова и лояльна. В них вошло около пятидесяти стихотворений, имевших весьма немного общего с тем, чем она занималась на протяжении четырех десятилетий.
Для поэта такой величины, как Ахматова, это было равносильно погребению заживо с парой слов на плите, указывающих, чья это могила. Погребение это было результатом нескольких сил, по преимуществу исторических, чье основное свойство — вульгарность и чей непосредственный инструмент — государство. Тем более, что к MCMXXI, то есть к 1921 году, новое государство уже было на ножах с Ахматовой, муж которой, поэт Николай Гумилев, был расстрелян органами госбезопасности — по слухам, по прямому приказу В. И. Ленина. Порождение принципа «око за око», новое это государство не могло ожидать от Ахматовой ничего иного, кроме ответного удара, — особенно принимая во внимание ее пресловутую склонность к автобиографичности.
Такова, судя по всему, была логика государства на протяжении полутора десятков лет, последовательно уничтожившего почти полностью все ее окружение (включая ближайших друзей, поэтов Владимира Нарбута и Осипа Мандельштама). Кульминацией этого явился арест ее сына, Льва Гумилева, и ее третьего мужа, искусствоведа Николая Пунина, вскоре умершего в тюрьме[21]. Затем грянула Вторая мировая война.
Эти пятнадцать лет, предшествовавшие войне, были, по всей видимости, наиболее черными во всей русской истории; безусловно таковыми были они и в жизни самой Ахматовой. Именно материалу, составившему этот период, вернее, жизням, в этом промежутке отнятым, она обязана своим прозвищем: Муза Плача. Эпоха эта попросту заменила частоту стихотворений о любви частотой стихотворений in memoriam. Смерть, призываемая ранее для избавления от тех или иных переживаний героини, обернулась реальностью, исключавшей подобные переживания. Из фигуры речи она превратилась в фигуру, дара речи лишавшую.
Если Ахматова не умолкла, то, во-первых, потому, что опыт просодии включает в себя среди всего прочего и опыт смерти; во-вторых, из-за чувства вины, что ей удалось выжить. Стихотворения, составившие «Венок мертвым», являются попыткой дать возможность тем, кого она пережила, найти приют в просодии или, по крайней мере, стать ее частью. Дело не в том, что она стремилась «обессмертить» погибших, большинство из которых уже и тогда были гордостью русской литературы, обессмертив себя самостоятельно. Она просто стремилась справиться с бессмысленностью существования, разверзшейся перед ней с уничтожением носителей его смысла, одомашнить, если угодно, невыносимую бесконечность, заселяя ее знакомыми тенями. Кроме того, обращение к мертвым было единственным средством удержания речи от срыва в вой.
20
Точку зрения Бродского на проблему перевода Ахматовой см.: Brodsky J. Translating Akhmatova. A review of «Poems of Akhmatova», transl. by Stanley Kunitz with Max Hayward («New York Review of Books». Vol. 20. № 13. August 9. 1973. P. 9–11. Transl. by Carl R. Proffer).
21
Хронологическая неточность. Николай Николаевич Пунин (1888–1953), бывший с 1922 по 1938 гг. мужем Ахматовой, действительно, был арестован в 1935 г. Вскоре его выпустили. Пунин погиб в лагере уже после войны.