Поскольку я пробыл там всего неделю, все, что я говорю, не выходит, по определению, за рамки первого впечатления. Отметив сие, я могу только сказать, что Рио есть наиболее абстрактное (в смысле культуры, ассоциаций и проч.)[98] место. Это город, где у вас не может быть воспоминаний, проживи вы в нем всю жизнь[99]. Для выходца из Европы Рио есть воплощение биологической нейтральности. Ни один фасад, ни одна улочка, подворотня не вызовут у вас никаких аллюзий. Этот город — город двадцатого века, ничего викторианского, ничего даже колониального. За исключением, пожалуй, здания пассажирской пристани[100], похожей одновременно на Исаакиевский собор и на вашингтонский Капитолий. Благодаря этому безличному (коробки, коробки и коробки), имперсональному своему характеру, благодаря пляжам, адекватным в своих масштабах и щедрости, что ли, самому океану, благодаря интенсивности, густоте, разнообразию и совершенному несовпадению, несоответствию местной растительности всему тому, к чему европеец привык, Рио порождает ощущение полного бегства от действительности — как мы ее привыкли себе представлять[101]. Всю эту неделю я чувствовал себя, как бывший нацист или Артюр Рембо: все позади — и все позволено[102].
Может быть даже, говорил я себе, вся европейская культура, с ее соборами, готикой, барокко, рококо, завитками, финтифлюшками, пилястрами, акантами и проч., есть всего лишь тоска обезьяны по утраченному навсегда лесу. Не показательно ли, что культура — как мы ее знаем — и расцвела-то именно в Средиземноморье, где растительность начинает меняться и как бы обрывается над морем перед полетом или бегством в свое подлинное отечество...[103] Что до конгресса ПЕН-Клуба[104], это было мероприятие, отчаянное по своей скуке, бессодержательности и отсутствию какого бы то ни было отношения к литературе[105]. Марио Варгас Льоса[106] и, может быть, я были единственными писателями в зале. Сначала я просто решил игнорировать весь этот бред; но, когда вы встречаетесь каждое утро с делегатами (и делегатками — в деле гадкими делегатками)[107] за завтраком, в холле, в коридоре и т. д., мало-помалу это начинает приобретать черты реальности. Под конец я сражался как лев за создание отделения ПЕН-Клуба для вьетнамских писателей в изгнании. Меня даже разобрало, и слезы мешали говорить.
Под конец составили октаэдр[108]: Ульрих фон Тирн со своей женой, Фернандо Б. (португалец) с женой, Томас (швед) с дамой из Дании и с Самантхой (т. е. скандинавский треугольник в его случае) и я со своей шведкой[109]. Плюс-минус два зап. немца, полупьяные, полусумасшедшие. В этой — или примерно в этой — компании мы слонялись из кабака в кабак, выпивали и закусывали. Каждый день, натыкаясь друг на друга за завтраком в кафетерии гостиницы или в холле, мы задавали друг другу один и тот же вопрос: «Что вы поделываете вечером?» — и в ответ раздавалось название того или иного ресторана[110] или же название заведения, где отцы города собирались нас сегодня вечером развлекать с присущей им, отцам, торжественной глупостью, спичами и т. п.[111] На открытие конгресса прибыл президент Бразилии генерал Фигурейдо, произнес три фразы, посидел в президиуме, похлопал Льосу по плечу[112] и убыл в сопровождении огромной кавалькады телохранителей, полиции, офицеров, генералов, адмиралов и фотографов всех местных газет, снимавших его с интенсивностью людей, как бы убежденных, что объектив в состоянии не столько запечатлеть поверхность, сколько проникнуть внутрь великого человека. Занятно было наблюдать всю эту шваль[113], готовую переменить хозяина ежесекундно, встать под любое знамя в своих пиджаках, и галстуках, и белых рубашках[114], оттеняющих их напряженные шоколадные мордочки. Не люди[115], а какая-то помесь обезьяны и попугая. Плюс преклонение перед Европой[116] и постоянные цитаты то из Гюго, то из Мальро с довольно приличным акцентом. Третий мир унаследовал все, включая комплекс неполноценности Первого и Второго. «Когда ты улетаешь?» — спросил меня Ульрих. «Завтра», — ответил я. «Счастливец», — сказал он, ибо он оставался в Рио, куда прибыл вместе со своей женой — как бы спасать брак, что, впрочем, ему уже вполне, по-моему, удалось. Так что он будет покамест торчать в Рио, ездить на пляж с местными преподавателями немецкой литературы, а по ночам, в гостинице, выскакивать из постели и в одной рубашке[117] стучаться в номер Самантхи. Ее комната как раз под его комнатой. 1161 и 1061. Вы можете обменять доллары на крузейро, но крузейро на доллары не обмениваются.
99
В G вместо этого: «...no matter, how many years you spend there» — «...сколько бы лет вы здесь ни провели».
100
В G: «...the edifice hulking over the passenger pier» — «...здания, громоздящегося над пассажирской пристанью».
101
В G опущено. За этим следует «Into pure geometry, or into pure elements». — «В чистую геометрию, или в чистую стихию».
102
В G вместо этого: «...everything is behind, and just a blinking green light ahead». — «...все позади и впереди мигает зеленый свет».
103
В G за этим: «That, in other words, architecture begins precisely where nature gives up, and that this may be true of all art? That literature is a continuation of the jungle by other means?» — «Что, другими словами, архитектура начинается именно там, где отступает природа — возможно, это справедливо для всего искусства? Что литература — продолжение джунглей другими средствами?». Намек на слова Карла Клаузевица: «Война есть продолжение политики другими средствами» (см. прим. 100 в V томе наст. издания).
104
В G вместо этого: «As far as our glorious congress was concerned...» — «Что до нашего славного конгресса...» (начало нового абзаца).
105
В G вместо этого: «...any connection with either jungle or literature» — «...какой бы то ни было связи ни с джунглями, ни с литературой».
106
В G вместо этого предложения: «For this reason alone, as well as for the utter sordidness of what followed, I’d better change the names of those I came to know there. I wish I could change mine, too, and for the same reasons. Julio Llianos, Tor Ostberg, and, possibly, I myself — plus of course the Great Translator — were the only writers in attendance». — «Уже по этой причине, а также в силу крайней убогости нижеследующего, лучше изменить имена тех, кого я здесь узнал. Хорошо бы и собственное — по тем же причинам. Хулио Лльянос, Тор Остберг и, может быть, я — плюс, конечно, Великий Переводчик — были единственными писателями в зале». Варгас Льоса, Марио (Mario Vargas Llosa, р. 1936) — перуанский писатель, в 1976–1979 гг. — президент ПЕН-клуба.
109
В G вместо этого: «...with my Nordic charge» — «...со своей скандинавской подопечной».
110
В G вместо этого: «...a restaurant espied by one of us during the daytime» — «...ресторан, обнаруженный одним из нас днем».
111
В G вместо этого: «...with the pomp, orations, libations, etc., the fathers are so good at». — «...с помпой, речами, возлияниями и т. п., в которых отцы так сильны».
112
В G вместо этого: «...patted Julio Llianos on the equally Latin American shoulder» — «...похлопал Хулио Лльяноса по столь же латиноамериканскому плечу».
113
В G вместо этого: «...all these flunkies, athletic, youngish...» — «...всех этих “шестерок” — атлетических, моложавых...».
114
В G окончание предложения: «...and starched shirts offsetting their highly tensed, sun baked snouts». — «...и крахмальных рубашках, оттеняющих их напряженные, пропеченные солнцем мордочки».
117
В G окончание предложения: «...in his PJ top or bottom, sliding downstairs and scratching at Samantha’s door». — «...в пижамном верхе или низе, соскальзывая этажом ниже, стучаться в дверь Самантхи».