— И волки, и овцы.
— Пум-пум-пум-пум-пум-пум, пум-пум-пум-пум-пум-пум.
— Кто за — поднимите руки.
— А чего поднимать — и так все ясно.
— А того, что — (кивает в сторону медведя) записывается. И на видео — тоже. Сам, может, даже по прямой трансляции смотрит. Хотя он на пресс-конференции.
— Да, наверно, уже кончилась.
— У него кончилась, у нас — начинается. Через две минуты. Ну, кто — за? (Голосуют.) Так: три — за. Кто против? (Поднимает руку.) Так: я — против. Большинством голосов — пум-пум-пум-пум-пум-пум, тьфу, привязалось...
— Базиль Модестович, это же национальный гимн!
— Ах, да, простите... резолюция о переходе к демократической форме правления и экономической реформе пум-пум-пум-тьфу!.. принята. Подписи. (Расписывается.) Густав! (Протягивает бумагу Густаву, тот расписывается.) Петрович! (Протягивает бумагу Петровичу, тот расписывается.) Передай Цецилии. (Петрович передает документ Цецилии, та расписывается.) Матильда! Эй, Матильда!
Входит Матильда в чем мать родила.
— Переведи это на местный язык.
— Когда?
— Сейчас.
— Ой, так там же пресса.
— Подождут. Обеденный перерыв еще не кончился.
— Но они в двери лезут.
— Обождут. Не 17-й год. Переводи. Это — что за маскарад? Вернее — наоборот.
— Так ведь поворот на 180 градусов.
— Так то на 180, Матильда, а ты на все 360 хватила.
— Это чтоб бесповоротность символизировать, господин Президент: что после демократии дальше ничего не будет. И что демократия естественна.
— Прессе это должно понравиться. Хороший кадр: рядом с Топтыгиным. (Распускает галстук.) Переводи.
— Ой, щас. (Убегает.)
— Петрович, сигару хочешь? Фидель прислал.
— Ага... Кровь, говорю, с молоком.
— Держи. Ну, про молоко мы всё знаем. Гейгер зашкаливает.
— Про кровь тоже.
— Что да, то да.
— Даже неинтересно.
— Интересно, что это в Матильде больше демократии радуется: кровь или молочко?
— И — и, Густав, сигару? Впрочем, что ж это я? Ты ж некурящий. Тебе, Цецилия, тоже не предлагаю. Кончай арбуз.
— Я бы взял одну. Ради такого случая.
— Какого «такого»? Держи.
— Ну, демократия все-таки.
— В Густаве это, конечно, кровь.
— Ну, я бы ради этого, Густав, не стал развязывать. Тем более — если кровь.
— А ради чего вы б развязали, Базиль Модестович?
— Да ни ради чего. Я ведь, Густав, заметь, и не завязывал. Да вот хоть тот же Фидель: мне присылает, а Самому перестал.
— Ему хорошо: у него остров.
— Одни идеалы общие. Можно и не бриться (кивает на портреты).
— Базиль Модестович, а если спросят, кто нас уполномочил? Ведь без парламента, без всего...
— Не спросят, Цецилия. Им в голову не придет.
— А если все-таки.
— Скажи: история.
— Но они же дотошные. Настырные и дотошные.
— Ну и?
— Ведь ни парламента, ни конституции. Только телефонный звонок.
— История и есть. Телефон, Цецилия, орудие истории. Личной, во всяком случае. Иногда — национальной. Особенно — если записывается. Тогда личного от национального не отличить. История, скажи, устала от конституции.
— Тем более, что все — одинаковые.
— Да, и теперь ей больше телефон нравится.
— Не говоря — телек.
— Да, новые формы. Все-таки: переход от тирании к демократии.
— Ага, требует новых форм. Вызывает их к жизни.
— Так что скажи: история. Или скажи: революция. Для них — одно и то же.
— А они скажут: где народные массы, стрельба, баррикады?
— А ты скажи, что — не в кино. Что революция народ всегда врасплох застает. И что если им так охота кровопролитие увидеть, я могу вызвать войска и открыть по ним огонь. Надоели!
— Ой!
— Не ойкай: не спросят. Да, Петрович, — позвони, пожалуйста, Бехеру в Японию. Скажи ему, чтоб не волновался, когда газеты увидит. Особенно — Матильду голую. А то он, чего доброго, с перепугу политического убежища попросит и правительство в изгнании создаст.
— Да, старой закалки человек. Жаль, не было его сегодня.
— Ага, мне тоже: рябчик был замечательный, не говоря — подлива.
— Да, теперь следующая партия еще когда будет.
— Будет — да только немецкая.
— Или американская.
— Скорее немецкая. Как часть займа.
— Арбузы, поди, совсем кончатся.
— Не кончатся, Густав, не волнуйся. Сам не допустит.
— Да, все-таки символическое растение.
— Овощ.
— Все равно. Главное — снаружи зеленый, внутри — красный.
— Да, цвет надежды и страсти.
— Не говоря — пролитой крови.
— Какая разница.