Не зная, где найти страданию исход
Или вопросам объясненье,
Печальных перемен он равнодушно ждет,
Не требуя успокоенья;
Во всех явлениях всегда одно и то ж
Предузнавает он, унылый,
И сон хладеющей души его похож
На мир безжизненной могилы.
НУЖДА
В худой час, не спросясь,
Как полуночный вор,
Нужда тихо вошла
В старый дом к мужичку.
Стал он думать с тех пор,
Тосковать и бледнеть,
Мало есть, дурно спать,
День и ночь работать.
Всё, что долгим трудом
Было собрано в дом,
Злая гостья, нужда,
Как пожар, подняла.
Стало пусто везде:
В закромах, в сундуках,
На забытом гумне,
На широком дворе.
Повалились плетни,
Ветер всюду гулял,
И под крышей худой
Дом, как старец, стоял.
За бесценок пошел
Доморощенный скот,
Чужой серп рано снял
Недозрелую рожь.
Обнищал мужичок,
Сдал он пашню внаём
И с молитвой святой
Запер наглухо дом.
И с одною сумой
Да с суровой нуждой
В путь-дорогу пошел
Новой доли искать;
Мыкать горе свое,
В пояс кланяться всем,
На людей работать,
Силу-матушку класть...
Много вытерпел он
На чужой стороне;
Много зла перенес
И пролил горьких слез;
И здоровье сгубил,
И седины нажил,
И под кровлей чужой
Слег в постелю больной.
И на жесткой доске
Изнывая в тоске,
Он напрасно друзей
Слабым голосом звал.
В час ночной он один,
Как свеча, догорал
И в слезах медный крест
Горячо целовал.
И в дощатом гробу,
На дубовом столе
Долго труп его ждал
Похорон и молитв.
И не плакал никто
Над могилой его
И, как стража, на ней
Не поставил креста;
Лишь сырая земля
На широкой груди
Приют вечный дала
Жертве горькой нужды.
МОЛЕНИЕ О ЧАШЕ
И, прешед мало, паде на лице своем, моляся и глаголя: отче мой, аще возможно есть, да мимо идет от мене чаша сия: обаче не яко же аз хощу, но яко же ты.
День ясный тихо догорает;
Чист неба купол голубой;
Весь запад в золоте сияет
Над Иудейскою землей.
Спокойно высясь над полями,
Закатом солнца освещен,
Стоит высокий Елеон
С благоуханными садами.
И, полный блеска, перед ним,
Народа шумом оживленный,
Лежит святой Ерусалим,
Стеною твердой окруженный.
Вдали Гевал и Гаризим[19],
К востоку воды Иордана
С роскошной зеленью долин
Рисуются в волнах тумана,
И моря Мертвого краса
Сквозь сон глядит на небеса[20].
А там, на западе, далеко,
Лазурных Средиземных волн
Разлив могучий огражден
Песчаным берегом широко...[21]
Темнеет... всюду тишина...
Вот ночи вспыхнули светила, —
И ярко полная луна
Сад Гефсиманский озарила.
В траве, под ветвями олив,
Сыны божественного слова,
Ерусалима шум забыв,
Спят три апостола Христовы.
Их сон спокоен и глубок;
Но тяжело спал мир суровый:
Веков наследственный порок
Его замкнул в свои оковы,
Проклятье праотца на нем
Пятном бесславия лежало
И с каждым веком новым злом
Его, как язва, поражало...
Но час свободы наступал —
И, чуждый общему позору,
Посланник бога, в эту пору,
Судьбу всемирную решал.
За слово истины высокой
Голгофский крест предвидел он.
И, чувством скорби возмущен,
Отцу молился одиноко:
«Ты знаешь, отче, скорбь мою
И видишь, как твой сын страдает, —
О, подкрепи меня, молю,
Моя душа изнемогает!
День казни близок: он придет, —
На жертву отданный народу,
Твой сын безропотно умрет,
Умрет за общую свободу...[22]
Проклятьем черни поражен,
Измученный и обнаженный,
Перед толпой поникнет он
Своей главой окровавленной.
И те, которым со креста
Пошлет он дар благословенья,
С улыбкой гордого презренья
Поднимут руки на Христа...
О, да минует чаша эта,
Мой отче, сына твоего!
Мне горько видеть злобу света
За искупление его!
Но не моя да будет воля,
Да будет так, как хочешь ты!
Тобой назначенная доля
Есть дело вечной правоты.
И если твоему народу
Позор мой благо принесет,
Пускай за общую свободу
Сын человеческий умрет!»
Молитву кончив, скорби полный,
К ученикам он подошел
И, увидав их сон спокойный,
Сказал им: «Встаньте, час пришел!
Оставьте сон свой и молитесь,
Чтоб в искушенье вам не впасть,
Тогда вы в вере укрепитесь
И с верой встретите напасть».
Сказал — и тихо удалился
Туда, где прежде плакал он,
И, той же скорбью возмущен,
На землю пал он и молился:
«Ты, отче, в мир меня послал,
Но сына мир твой не приемлет:
Ему любовь я возвещал —
Моим глаголам он не внемлет;
Я был врачом его больным,
Я за врагов моих молился —
И надо мной Ерусалим,
Как над обманщиком, глумился!
Народу мир я завещал —
Народ судом мне угрожает,
Я в мире мертвых воскрешал —
И мир мне крест приготовляет!..
О, если можно, от меня
Да мимо идет чаша эта!
Ты бог любви, начало света,
И всё возможно для тебя!
Но если кровь нужна святая,
Чтоб землю с небом примирить, —
Твой вечный суд благословляя,
На крест готов я восходить!»
И взор в тоске невыразимой
С небес на землю он низвел,
И снова, скорбию томимый,
К ученикам он подошел.
Но их смежавшиеся очи
Невольный сон отягощал;
Великой тайны этой ночи
Их бедный ум не постигал.
И стал он молча, полный муки,
Чело высокое склонил
И на груди святые руки
В изнеможении сложил.
Что думал он в минуты эти,
Как человек и божий сын,
Подъявший грех тысячелетий, —
То знал отец его один.
Но ни одна душа людская
Не испытала никогда
Той боли тягостной, какая
В его груди была тогда,
И люди, верно б, не поняли,
Весь грешный мир наш не постиг
Тех слез, которые сияли
В очах спасителя в тот миг.
И вот опять он удалился
Под сень смоковниц и олив,
И там, колени преклонив,
Опять он плакал и молился:
«О боже мой! Мне тяжело!
Мой ум, колебляся, темнеет;
Всё человеческое зло
На мне едином тяготеет.
Позор людской, позор веков, —
Всё на себя я принимаю,
Но сам под тяжестью оков,
Как человек, изнемогаю...
О, не оставь меня в борьбе
С моею плотию земною, —
И всё угодное тебе
Тогда да будет надо мною!
Молюсь: да снидет на меня
Святая сила укрепленья!
Да совершу с любовью я
Великий подвиг примиренья!»
И руки к небу он подъял,
И весь в молитву превратился;
Огонь лицо его сжигал,
Кровавый пот по нем струился.
И вдруг с безоблачных небес,
Лучами света окруженный,
Явился в сад уединенный
Глашатай божиих чудес[23].
Был чуден взор его прекрасный
И безмятежно и светло
Одушевленное чело,
И лик сиял, как полдень ясный;
И близ спасителя он стал
И речью, свыше вдохновенной,
Освободителя вселенной
На славный подвиг укреплял;
И сам, подобный легкой тени,
Но полный благодатных сил,
Свои воздушные колени
С молитвой пламенной склонил.
вернуться
19
Гевал (ныне Емадед-дин) и Гаризим (ныне Шах-Гаден) близ Сихема, в колене Ефремовом, на север от Ерусалима в 52 верстах. Шесть колен Израилевых на первой произносили проклятия, а другие шесть на воторой — благословения, заповеданные Моисеем (Св<ященная> цер<ковная> география В. П. П<олякова>, изд. второе, 1848).
вернуться
20
Вода Мертвого моря светла и прозрачна, но чрезвычайно горька, как в наших солончаках. Самая большая длина его простирается на 91 версту, ширина на 25. (Там же.)