Сочинения

«Вот есть о чем думать! ведь нам не учиться!
Ну, польза от меду, хозяин, придет:
Полтиною можно на рубль поживиться;
Все ульи на выбор... отличнейший сорт!»

— «Ступай же, там всё убери хорошенько:
Мы скоро поедем, — купец отвечал. —
Ну что, друг Кудимыч! Ведь дело плохенько!
Ты медом-то крепко меня наказал!
Не дай уж в обиду, — прибавь две колодки...
Такая досада, и сам я не свой!»

— «Ох, нет ли, родимый, какой тут уловки?» —
Кудимыч сказал, покачав головой.

«Какой же уловки?.. Я разве мошенник?
Ты стало быть, хочешь меня обижать?»

— «Ей-богу, не думал!.. Пойдем-ка на пчельник:
Колодку сверх счета не шутка отдать».
Купец говорил, что одной маловато,
Но твердо пчелинец стоял на своем
И тут же сослался на первого свата,
Промолвил: «Мы знаем ведь, дело-то в чем!»
Насилу упрямый купец согласился,
Пчелинцу сто двадцать рублей отсчитал,
И честью своей перед ним похвалился,
И шляпу в подарок ему обещал[37].

И вот все на пчельник отправились вместе,
Пахомовна в тряпку посуду взяла,
И только на прежнем, оставленном месте
Дымился огонь и белела зола.
Толкая друг друга, махая руками,
Сваты охмелевшие медленно шли,
И пыль загребали с дороги ногами,
И под руки свата-пчелинца вели.

«Ну, вот когда вдоволь мы все погуляли! —
Сватам с расстановкой старик говорил. —
Вишь, дело какое... и мед мы продали,
И шляпу мне добрый купец посулил.
Вот праздник-то бог дал!.. Теперь я с казною...
Еще десять ульев последних продам;
Построю избушку... и дочку зимою
За парня хорошего замуж отдам...
Постойте... постойте... ведь я и забылся...
Эх, то-то, ведь старому пить не рука!
Я, кажется, с вами за что-то бранился?..
Простите, родные, меня, старика!»

— «Да что ты, Кудимыч! — сваты отвечали.—
Не грех ли об этом тебе говорить,
Коли от тебя мы обиду видали?
Нам пбвек, родимый, тебя не забыть».

Сват Карп, головою кудрявой качая
И старую шапку назад заломив,
С открытою грудью шел, песнь напевая,
Широкую руку к щеке приложив:
«Эх, воля моя, молодецкая воля!
Ненадолго, верно, была ты дана:
Сгубила тебя горемычная доля,
Навек погубила злодейка-жена!
Как вспомнишь ту волю — слеза навернется,
И с горя б на свет, на людей не глядел!
Да, видно, живи, молодец, как живется,
Когда свое счастье беречь не умел!»

И долго сваты на дороге шумели...
Но силы остаток им стал изменять:
Их очи без цели и мысли глядели,
И речи их трудно уж было понять.
До пчельника кой-как с трудом дотащившись,
Меж ульев бродили они с полчаса,
И все наконец, на траву повалившись,
В тяжелой дремоте закрыли глаза.
И всё приутихло... Один лишь Кудимыч
Порою невнятно сквозь сон бормотал:
«Сто двадцать... сто двадцать... Как знаешь, Данилыч!
Ни гроша не сбавлю... Я сразу сказал».

Садилося солнце. Волнистые нивы
Горели румянцем; весь запад пылал.
Чуть слышно шептали зеленые ивы;
Вечерней прохладою воздух дышал.
Очистивши улей, подарок пчелинца,
Купец отдал бабе миткаль и платки,
Промолвил: «Ну, вот тебе вдруг три гостинца!
Носи, не жалей, с моей легкой руки;
У тебя ведь обновок, я думаю, мало?»

— «Ох, мало, касатик! откуда их взять?
Нам после пожара, как лето настало,
И хлеб-то пришлось у людей занимать!
Теперь хоть от меду копейка собьется, —
Старик не минует избушку купить;
А дочь-то опять жениха не дождется...
Да, плохо, кормилец мой, стало нам жить!
Я думаю в город... в кухарки наняться...
Не то похороним, глядишь, старика,
Дочь станет в селе без приюта шататься,
И я-то останусь тогда без куска...

«Эх, жаль, — купец думал, — дела в беспорядке...
В другой раз тут нечего будет купить,
Ну, если б я знал, что пчелинец в упадке, —
Мне в мутной воде рыбу легче б ловить...»

Меж тем уж коней запрягли медоломы;
Купец сел в повозку, картуз приподнял,
Слегка поклонился молодке знакомой
И тронуть своих лошадей приказал,
И лошади крупною рысью пустились,
На уздах раздался бубенчиков звук,
И спицы тяжелых колес закружились,
И пыль за повозками встала вокруг...
Вот кони, исчезнув за пылью густою,
Еще на горе показалися раз,
Свернули налево и вдруг за горою
В глубокой лощине пропали из глаз.

Апрель 1854