Всё к нему сердечко просится,
Всё его я жду, одна;
Но ко мне, знать, не воротится,
Как к черемухе, весна...
«УЖ НЕ Я ЛИ ТЕБЯ, МИЛАЯ, УПРАШИВАЛ...»
Уж не я ли тебя, милая, упрашивал
Честью, ласкою, как друга, уговаривал:
«Позабудь меня — ты после будешь счастлива,
Обвенчают нас — ты вспомнишь волю девичью.
У меня зимой в избушке сыро, холодно,
Мать-старуха привередлива, причудлива,
Сестры злы, а я головушка разгульная,
Много горя ты со мною понатерпишься».
Ты не верила, сквозь слезы улыбалася,
Улыбаясь, обняла меня и молвила:
«Не покинь меня, надёжа, всё я вынесу,
При тебе и злое горе будет радостью...»
Уж на что ж теперь ты поздно стала каяться,
На свекровь и на золовок горько плакаться?
Не они тоски-кручины тебе придали —
Что трава от ветра, от меня ты высохла.
Разлюбил я друга, как — и сам не ведаю!
Ноет мое сердце, разума не слушает:
О тебе печалюсь, об иной я думаю,
Ты вся сокрушилась, — весь и я измучился!
«СИБИРЬ!.. НАПИШЕШЬ ЭТО СЛОВО...»
Сибирь!.. Напишешь это слово
И вдруг свободная мечта
Меня уносит в край суровый.
Природы дикой красота
Вдали встает передо мною.
И, мнится, вижу я Байкал
С его прозрачной глубиною,
И цепи гор с громадой скал,
И бесконечную равнину
Вокруг белеющих снегов,
И грозных, девственных лесов
Необозримую вершину...
Но вот проходит этот бред,
И снова видишь пред собою:
Диван с подушкою худою,
Комод, старинный туалет,
Семь стульев, стол на жалких ножках,
Навоз какой-то на полу,
Цветы в каких-то глупых плошках
И, наконец, кота в углу.
Да вот пришел старик сердитый,
О похоронах говорит
И, кажется, меня бранит,
Что моей тетки гроб открытый
До церкви я не проводил.
«ЗА КАКУЮ Ж ВИНУ И БЕДУ...»
За какую ж вину и беду
Я состарился рано без старости,
И терплю с малолетства нужду,
И не вижу отрады и радости?
Только я, бедный, на ноги стал —
Сиротою остался без матушки;
И привета и ласки не знал
Во всю жизнь от родимого батюшки.
Помню, как он, бывало, возьмет
С полки крашеной книгу измятую,
Под хмельком мне приказ отдает —
Прочитать ему заповедь пятую,
И ударит об стол кулаком...
Я стою, от испуга шатаюся,
Что скажу — позабуду потом,
Начинаю опять — заикаюся...
Помню, как я не раз убегал
По утрам в лес зеленый украдкою, —
Что родной, меня он принимал,
Утешал речью тихой и сладкою;
И когда по нем буря порой
С грозным шумом, бывало, расходится,
Притаюся я в чаще глухой,
И мне страшно и любо становится.
И не раз я с любовью глядел,
Когда солнце над ним поднималося,
И на листьях румянец горел,
И кругом меня всё просыпалося.
Годы шли... Стал я ночи не спать,
Думы думать про степи раздольные,
Чудных звуков игру понимать,
Втихомолку слагать песни вольные.
Но иное судил мне господь...
Где тут петь, когда жизнь уж наскучила,
И не слезы из глаз — кровь течет,
И всю душу кручина измучила!
У людей хоть и бедность, да мир.
У меня в доме крик, ссора шумная,
При тяжелой нужде — хмельной пир,
При печали — веселость безумная.
Но как доля моя ни горька,
И сквозь слезы петь песни мне хочется,
Лежит на сердце камнем тоска —
На уста звуки чудные просятся.
И придет час — отрада души,
Песню грустную сложишь украдкою,
И забудется горе в тиши,
И на миг жизнь покажется сладкою!..
«ПОШУТИЛА Я — И ДРУГУ СЛОВО МОЛВИЛА...»
Пошутила я — и другу слово молвила
«Не ходи ты темной ночью в наш зеленый сад:
Молодой сосед догадлив, он дознается,
Быль и небыль станет всем про нас рассказывать».
Милый друг мой, что ненастный день, нахмурился,
Не подумал и ответил мне с усмешкою:
«Не молвы людской боишься ты, изменница,
Верно, видеться со мною тебе не любо».
Вот неделя — моя радость не является,
Засыпаю — мне во сне он, сокол, видится,
Просыпаюсь — мне походка его чудится,
Вспомню речь его — всё сердце разрывается.
Для чего же меня, друг мой, ты обманывал,
Называл душою, дорогою радостью?
Покидая радость, ты слезы не выронил
И с душой расстался, что с заботой скучною.