Этот сонет делится на четыре части: в первой я говорю, что все мои мысли твердят об Аморе; во второй я утверждаю, что мысли эти различны, и повествую об их многообразии; в третьей части я показываю, в чем все они сходятся; в четвертой я говорю о том, что, желая написать стихи об Аморе, я не знаю, откуда я должен почерпнуть их содержание, и что, если я хочу воспользоваться всеми мыслями, мне надлежит обратиться к моей врагине — Госпоже Милосердия; я называю ее «Госпожа» как бы из горделивого презрения. Вторая часть начинается так: «…и столь они…»; третья: «…дрожащие…»; четвертая: «Что выбрать мне?»
XIV.
После битвы противоречивых помыслов случилось, что благороднейшая госпожа была в том месте, где собралось много благородных дам. Туда меня привел один из моих друзей, полагая, что доставляет мне большую радость, так как я буду в обществе, где столько дам являют свою красу. А я, как бы не ведая, куда меня ведут, доверясь тому, кто привел своего друга на грань жизни и смерти, сказал ему: «Зачем пришли мы к этим дамам?» Тогда он сказал мне: «Для того чтобы достойно служить им». На самом деле собравшиеся там сопровождали одну из благородных дам, которая в этот день вышла замуж, а по обычаю города приличествовало, чтобы она, когда впервые сядет за стол в доме новобрачного, была в окружении других дам. Полагая, что делаю приятное моему другу, я предложил остаться вместе с ним, чтобы служить этим дамам. И как только я решился так поступить, мне показалось, что я ощущаю чудесный трепет в левой стороне груди, тотчас же распространившийся по всему телу. Тогда я прислонился к фреске, которая шла вокруг по стенам зала, чтобы скрыть свое волнение. Боясь, чтобы другие не заметили мой трепет, я поднял глаза на дам и увидел среди них Беатриче. Тогда столь сокрушены были мои духи силою, которую Амор получил, увидев меня столь близко от благороднейшей госпожи, что в живых остались лишь духи зрения, но и они пребывали вне их органа, ибо Амор соизволил оставаться в их благороднейшем месте, дабы видеть чудотворную госпожу. И несмотря на то, что я стал другим, чем был ранее, я испытал великую боль, которую причиняли мне малые духи, горько стенающие и говорившие: «Если бы Амор не изгонял нас своими молниями из наших мест, мы могли бы остаться и видеть чудесное явление этой дамы, подобно другим равным нам, присутствующим здесь». И я говорю вам, что многие из дам, заметив, как я изменился, начали смеяться надо мной вместе с Благороднейшей. Тогда друг мой, желавший мне добра и обманутый в своих ожиданиях, взял меня за руку, увел от взоров этих дам и спросил, что случилось со мной. Когда я пришел в себя и возродились мои поверженные духи, а изгнанные вернулись в свои владения, я сказал моему другу: «Ноги мои находились в той части жизни, за пределами которой нельзя идти дальше с надеждою возвратиться». И, покинув его, я удалился в комнату слез, в которой, плача и стыдясь самого себя, говорил себе: «Если бы дама знала мое состояние, я не думаю, чтобы она так насмехалась надо мной, но сострадание ко мне возникло бы в ее сердце». И, продолжая плакать, я задумал произнести слова, в которых, говоря о ней, я объясню, почему я так изменился, и скажу: «Я знаю, что причина случившегося никому не известна, а если бы она была известна, то возбудила бы сострадание». И я решил записать возникшие во мне слова, желая, чтобы они когда-нибудь дошли до слуха благороднейшей госпожи. Тогда я сочинил сонет, начинающийся: «С другими дамами…»
Этот сонет я не делю на части, ибо так поступать необходимо лишь тогда, когда следует раскрыть смысл делимого. Из того, что сказано, смысл вполне ясен, поэтому нет необходимости в делении. Правда, что среди слов, говорящих об обстоятельствах, побудивших меня написать этот сонет, встречаются слова, могущие вызвать сомнения: так, например, когда я говорю о том, что Амор убивает всех моих духов, но что духи зрения остаются в живых, хоть и вне своих органов. Но эти трудные места невозможно объяснить тем, кто не являются в той же степени, в какой и я, верными Амору, а тем, кто ими являются, ясно видно, как разрешить все сомнения. Поэтому не следует мне пытаться объяснить трудное, ибо речь моя будет или напрасной, или излишней.
XV.
После того как облик мой подвергся столь необычному изменению, мною завладела мысль, меня не покидавшая, но укорявшая меня непрестанно. Она говорила: «Когда ты находишься близ этой дамы, ты видом своим вызываешь насмешки, — зачем же ищешь случая ее увидеть? Если бы она тебя спросила, как прозвучал бы твой ответ, даже если бы ты был волен в проявлении твоих душевных сил и смог бы ей достойно ответить?» Ему возражал другой смиренный помысел: «Если бы я не лишился моих душевных сил и мог бы ей ответить, я сказал бы ей, что, как только я представляю себе чудесную ее красоту, тотчас же возникает во мне желание увидеть ее, и оно столь сильно, что убивает и уничтожает в памяти моей все против него восстающее. Поэтому страдания, которые я претерпевал, не могут удержать меня от стремления вновь увидеть ее». Итак, побуждаемый этими мыслями, я решил сложить слова в стихи, в которых, защищаясь от подобных упреков, я выражу все то, что чувствую, находясь поблизости от нее. И я написал сонет, начинающийся: «Все в памяти…»
Сонет делится на две части: в первой я говорю, почему я не могу удержаться от того, чтобы не идти туда, где находится благороднейшая дама; во второй я рассказываю, что происходит со мной, когда я приближаюсь к ней; эта часть начинается так: «…и в этот миг…». Вторая часть разделяется еще на пять, сообразно с пятью предметами повествования: прежде всего я открываю, чту говорит мне Амор, внемлющий советам разума, когда я нахожусь близ нее. Во второй части я показываю состояние моего сердца, отраженное на моем лице; в третьей я говорю о том, как всякая уверенность покидает меня; в четвертой я утверждаю, что грешит тот, кто не сочувствует мне, так как сострадание его было бы мне помощью; в последней части я говорю, почему другие должны были бы мне сочувствовать, видя скорбный взор моих очей, ибо во взгляде моем сама скорбь как бы повержена и незрима другим из-за насмешек дамы, побуждающей к насмешкам и других, которые, может быть, могли увидеть горестное мое состояние. Вторая часть начинается так: «Лицо мое цвет сердца…»; третья: «…и опьяненье…»; четвертая: «И чья душа…»; пятая: «…но пусть воспламенится…»