20. Но поскольку ты упомянула о лести, я должен сказать: что ты ненавидишь льстецов — это я одобряю, иначе и быть не должно. Но я хочу разделить и разграничить перед тобою труд славословца и преувеличенья льстеца. Дело в том, что льстец ради собственных выгод расточает хвалы, об истине мало заботясь. Льстец считает нужным все перехвалить, измышляя и от себя прибавляя большую часть восхваляемых качеств: даже Ферсита не постесняется он объявить прекрасней Ахилла и сказать, что Нестор был всех моложе среди пришедших под Трою. Льстец поклянется в том, что у сына Креза слух острее, чем у Мелампода, и что Финей видит зорче Линкея, — если только он надеется что-нибудь выиграть ложью. Но тот, кто слагает всего лишь похвальное слово, ни в коем случае не станет лгать и приписывать хвалимому нечто, совсем ему не присущее, а выберет те качества, которыми наделила его природа — пусть они и не будут чересчур великими, и приумножит их и возвеличит. Желая похвалить коня, животное по природе своей, как известно, легкое и быстрое, он отважится сказать, что конь
и не задумается назвать бег коней "буре подобным". Точно так же, восхваляя красивое, отлично устроенное жилище, он скажет:
А льстец способен молвить такое слово даже о лачуге свинопаса, если только он рассчитывает что-нибудь от свинопаса получить. Так, Кинет, состоявший льстецом при Димитрии Полиоркете, исчерпав весь запас лести, похвалил Димитрия, которого мучил кашель, за то, что он отхаркивается очень музыкально.
21. Однако отличительным признаком одного от другого является не только то, что льстец даже от лжи не отказывается, когда хочет угодить восхваляемому, — хвалящий без лести старается лишь возвеличить действительное. Нет, немалое различие между ними и в том, что льстецы полностью, насколько возможно для них, используют преувеличение, а составители похвальных речей даже и в преувеличениях скромны и не переходят границ. Из многочисленных признаков, отличающих лесть от искреннего восхваления, я привожу тебе эти немногие, чтобы ты не относилась подозрительно ко всякой похвале, но надлежащею мерой судила и отмеряла каждую.
22. Итак, если хочешь, сопоставь сочиненное мною с этими обоими образцами и посмотри, с которым из двух оно сходно. Я, со своей стороны, полагаю, что если бы безобразную какую-нибудь женщину я назвал похожей на изваяние в Книде, — тогда, действительно, меня стоило бы признать пустословом и льстецом, хуже Кинета. Но, сказав это о тебе, чья красота всем известна, я отважился сблизить совсем уж не так далеко отстоящие друг от друга сравниваемые образы.
23. Но, быть может, ты скажешь, — точнее, ты уже сказала, — что позволительно было похвалить твою красоту, но следовало сделать эту похвалу безупречной и не сравнивать с богинями ту, кто является всего только смертной. Но я, — придется мне, наконец, высказать правду, — я не с богинями сравнил тебя, лучшая из женщин, а с творениями славных мастеров, сделанными из камня, бронзы и слоновой кости. А то, что людьми создано, не нечестиво, я полагаю, равнять с людьми, если, конечно, ты не считаешь самою Афиной изваяние, исполненное Фидием, или Афродитой Небесной то, что изваял в Книде Пракситель не так много лет тому назад. Но подумай: разве не будет непочтительным судить о богах, коих истинные образы недоступны для человеческого искусства, — так, по крайней мере, думаю я.
24. Впрочем, если даже я и в самом деле сравнил тебя с самими богами, то не мое это изобретение, и не я первый проложил эту дорогу, но до меня многие славные поэты, и прежде всех твой соотечественник Гомер, которого и сейчас я вызову сказать за меня свое слово, иначе ничто не поможет, — и пусть вместе со мною будет осужден и он. Итак, я спрошу Гомера или, лучше, тебя вместо него, — ибо ты похвально хранишь в памяти прекраснейшие места его песен, — каково твое мнение о нем, когда про пленницу Брисеиду Гомер говорит, что, оплакивая Патрокла, подобна она была золотой Афродите? Затем, немного дальше, как будто не достаточно было сравнить Брисеиду с Афродитой, поэт говорит о ней:
Что же? Когда он произносит подобные речи, ты и на него негодуешь и отбрасываешь прочь книжку или предоставляешь поэту свободу в его похвалах? Но если даже ты этого не делаешь, то уже предоставили ему это право истекшие века и никто из людей не обвинил Гомера в этом, даже тот, кто дерзнул бичевать его образ, даже тот, кто много стихов в его песнях отверг, как неподлинные, и отметил их особенными значками. Так неужели Гомеру позволено будет сравнить с золотой Афродитой пленницу не эллинской крови, к тому же проливающую слезы, а я не посмею сравнить с изображениями богинь — не скажу красоту, ибо ты не хочешь слышать об этом, но женщину с сияющим взором и неизменной улыбкой, которая как раз и делает человека подобным богам?
25. А на примере Агамемнона, посмотри, как мало Гомер щадит богов и как распорядился их изображениями для создания цельного образа: поэт говорит, что лицом и главою Агамемнон подобен Зевсу, Аресу — чреслами, грудью же — Посейдону. Так распределяет Гомер члены человеческого тела между изображениями многих богов. И в другом месте снова поэт называет равным губителю смертных — Аресу — Гектора. Также и других героев: фригийца, Приамова сына, зовет «богоподобным» и «богоравным» нередко зовет Пелеева сына. Но я возвращусь опять к женским образам Гомера. Ты, конечно, слыхала не раз от него:
и
26. И не только самих людей Гомер сравнивает с богами, но даже волосы Эвфорба, и притом омоченные кровью, сравнил с Харитами. И вообще подобные сравнения у Гомера столь многочисленны, что нет ни одного места в его поэмах, которое не было бы украшено образами богов. Так что, или пусть будут вычеркнуты все эти места у Гомера, или и нам да будет разрешено отважиться на такие же действия. И до такой степени поэт не обязан отчетом в своих образах и сравнениях, что Гомер не поколебался даже возвести похвалы богиням, основываясь на сравнении с низшим. Так, глаза Геры Гомер сравнил с глазами вола; другой поэт дал Афродите "фиалковые очи". Наконец, кто не знает "розоперстую Эос", если он хоть немного знаком с поэмами Гомера?
27. Однако это еще большая умеренность, если кто-нибудь за свою наружность называется богоподобным. Но сколько людей и самые имена свои построили подражая именам богов: все эти Дионисии, Гефестионы, Зеноны, Посейдонии и Гермии. Латоной называлась жена Эвагора, царя кипрского, и все же богиня не прогневалась на нее, хотя могла обратить ее в камень, как Ниобею. Я не говорю уже об египтянах, которые являются самым богобоязненным народом и все же широко пользуются именами богов: почти все их имена небесного происхождения.
28. Таким образом, не подобает тебе так боязливо вздрагивать от моей похвалы. Ибо если и допущены в этом сочинении какие-нибудь ошибки в отношении дел божественных, то ты не ответственна за них, если вообще не думаешь, что кто-нибудь может быть ответствен за услышанное им. Меня же накажут боги лишь после того, как накажут сначала Гомера и прочих поэтов. Впрочем, они еще до сих пор не отомстили лучшему из философов, сказавшему, что "человек есть образ божества".
Много еще я мог бы тебе сказать, однако закончу на этом мое слово, ради Полистрата, чтобы он мог припомнить все сказанное.
29. Полистрат. Не знаю, Ликин, возможно ли еще это для меня: так пространно ты сказал, — отмеченное водяными часами время уже истекло. Однако я попытаюсь припомнить все. Как видишь, я уже устремляюсь к ней, заткнув уши, чтобы другое что-нибудь, попав по дороге, не смешало строй твоих слов и не пришлось бы мне слушать свистки моих зрителей.