Сочинения

Но и в этом состоянии бывают минуты душевного просветления, когда Анастасии удаётся создать удивительные по одухотворённости стихи:

            Сияет обновлённая листва.
            Я счастьем и теплом дышу спросонок.
            Но за три дня, что я была мертва,
            Земля меня забыла, как ребёнок.
            Я воскресаю въяве каждый миг,
            С людьми смешаться снова б я хотела,
            Но чувствую, что даже свет отвык
            Крутым загаром золотить мне тело.
            И я весёлой грусти не таю.
            Пускай напев чужой мне сердце вынет.
            В людскую многоликую семью
            Теперь другой и, знаю, лучший принят.
            Да не страшится в мире ничего
            И спит спокойно мягкими ночами.
            Я стану только опытом его,
            Лишь мудростью за хрупкими плечами…

Удивительно, перечитав стихи Анастасии вплоть до последней книжки «Miseria», вышедшей незадолго до её гибели, в 2003 году, я увидел духовное стояние автора в определённой метафизической точке, из которой трудно вернуться обратно, в то состояние блаженной юности, где ещё центростремительные силы выталкивают нас к Центру бытия.

            Благодари за красоту,
            За чудо вспыхнувшего лета…
            Но дух, откинув полог света,
            Глядит с улыбкой в пустоту.

Это отрывок из стихотворения, включённого во вторую книгу «Светильник» (1992). В той же книге есть и такая строчка:

            Жизнь прожита и начата сначала.

Такое чувствование наступает после того, как душевная буря проходит, «мускулы души» отдохнув, приходят в покой, душа приобретает свою изначальную пасторальную прозрачность. Ощущение, что жизнь можно начать сначала, обнадёживает, но постепенно поэт понимает, что, раз оказавшись под действием центробежных сил на окраине бытия, трудно или невозможно вернуться в исходную точку для накопления любви — просто не хватает сил души, — и тогда поэт обнаруживает, что он гораздо ближе к смерти, чем к любви. Смерть в этом случае приобретает некие очертания — не всегда пугающие, иногда, напротив, эти очертания имеют обаяние тайны, уподобляются той двери, открываемой золотым ключиком, за которой ждёт возможное духовное преображение. В таком контексте и сама жизнь высвечивается новыми красками. Та невыразимая нежность к жизни, которой пронизаны многие стихи Анастасии Харитоновой, то пристальное вглядывание в, казалось бы, бедную обыденность, приподнимают любой предмет, на который она смотрит, — будь то ночная лампа, голубь на подоконнике, ветка сирени или книга («раскрытой книги на полу, / шурша, колышутся страницы») — до символа и торжества жизни, до магической тайны бытия.

            Внезапно налетев лучистым днём,
            Холодный ливень чисто вымыл стёкла.
            Трава сияет. Яблоня намокла
            И светится серебряным огнём.
            И вглядываясь в эту благодать,
            Я поняла, что книги мне солгали:
            Нет на земле ни смерти, ни печали,
            И призрачной любви не надо ждать.
            Любовь — она теперь передо мной
            В тяжёлых каплях, шёпоте и блеске,
            В дрожащей белоснежной занавеске,
            В саду, тревожно дышащем весной.

Возможно, без этой нежности, но именно так всматривается младенец в окружающую его действительность, так трёхлетний ребёнок впивается взглядом в окружающий его мир. Такое любопытство ребёнка объясняется его недавним возникновением из ничего: это бывшее ничто теперь приобретает сознание и изумляется миру вокруг себя, который — ребёнок это ясно сознаёт — до него существовал. Точно так же, находясь у другой важной черты — не исхода из ничего, а входа в ничто — в смерть, — это исключительно эмпирическое состояние, — поэтесса проявляет такое же любопытство и изумление перед окружающим её миром, при этом её переполняет нежность к драгоценности, именуемой жизнью. Ведь в этой точке, находясь близко к смерти, ты выхватываешь главное, композицию всей жизни. Но долго пребывать здесь нельзя. Надо куда-то двигаться. Иначе возникают такие строки: