* Мы расставаться не хотели, *
Мы расставаться не хотели,
Мы были в комнате одни.
В зелёных сумерках метели
Мерцали зыбкие огни.
Томимый нежностью большою,
Её скрываешь, как вину.
И вдруг почувствуешь душою
Печальной жизни глубину.
И надо только научиться
Бестрепетно в неё смотреть.
Бог весть, что с нами приключится,
А не простившись разлучиться —
Как не проснувшись умереть.
* О, как мне всматриваться сладко *
О, как мне всматриваться сладко
В лицо склоненное твое!
Ты — не любовь. Ты — лишь догадка
Что есть иное бытие.
Оно горит в душе безвестной,
Пространство надвое деля.
Так у свечи глазок небесный
Лучится возле фитиля.
Качая длинными тенями,
Мы дышим друг на друга сном.
И вьётся бабочка меж нами,
и гибнет в пламени двойном.
* Под ветвями плакучей берёзы *
Под ветвями плакучей берёзы
В перегретом душистом саду
Я страничку классической прозы
Загибаю и книгу кладу.
Что-то мягко на сердце ложится,
Что-то светит прикрытым глазам.
Невозможно стихам не сложиться
И нельзя не пролиться слезам.
Сколько сладости, сколько печали
В тёплом воздухе, в пении птиц…
Вот и рифмы сквозь сон прозвучали,
Вот и влага сбежала с ресниц.
* Пора в постель, а всё ещё светло *
Пора в постель, а всё ещё светло
В саду прозрачном, тихом, запустелом,
И размывает сонное тепло
Границу между воздухом и телом.
Как хорошо, что я теперь одна
И слышу первых листьев лёгкий шёпот.
Как хорошо, что, выболев до дна,
Душа с годами превратится в опыт.
* Пруды да известь монастырских башен *
Пруды да известь монастырских башен —
Любимые, заветные места.
Лишь голос ветра так сегодня страшен,
Как будто вся земля давно пуста.
Уйти бы прочь с котомкою, с клюкою…
Но, проводив душевную зарю,
Я на себя в беспомощном покое
Уже с другого берега смотрю.
О жизнь, ответь мне, что же ты такое?
* Средь снежного январского Тбилиси *
Средь снежного январского Тбилиси
Целую я твой золотистый локон.
И женщины, как шёлковые лисы,
Внимательно глядят из чёрных окон.
И это снова море и Овидий,
Не знаю только — "Скорби" или "Фасты".
На скучную профессию в обиде,
Согбенный почтальон скользит по насту
И раздаёт ненужные газеты,
Немного мокрым снегом их попортив.
И в мире бесконечно много света,
Хоть мы с тобой, наверное, и против.
* Велело мужество: держись. *
Велело мужество: держись.
И, жар гася в крови тревожной,
Я вновь ощупываю жизнь
Душой, навеки осторожной.
Очнись же, мир! Иду к тебе.
А ты, безжалостный, как прежде,
Бей по протянутой судьбе,
Бей по трепещущей надежде.
Молитву тихую твердя,
Покорно по земле ступая,
Чего касалась как дитя,
Коснусь я ныне как слепая.
* В тазу — клубника. В крынке — молоко. *
В тазу — клубника. В крынке — молоко.
А у меня сегодня — день рожденья.
И радует смешное заблужденье,
Что до черты последней далеко.
Куда там далеко, когда она
Сама уже мне под ноги ложится.
Забыты книги, пресен вкус вина,
И хочется лишь, если ночь без сна,
Пуховыми подушками разжиться.
Всё я томлюсь, всё плачу не о том.
А время незаметно утекает.
Закат горит в окне полуслепом,
И ласточка беспечная мелькает,
Лучи крылом срезая, как серпом.
Фрайбергская могила
Эпитафии древние строже
И созвучней дыханью земли,
Но эпиграфа к вечности всё же
И тогда подобрать не могли.
Нынче нам написать не по силам,
Как писали порой в старину.
Я склонялась ко многим могилам,
Но надолго запомню одну.
Крест особенно жалок и крив там,
А на камне заметна едва
Надпись узким готическим шрифтом:
«Незабвенному»… — стёрты слова.
Ни одной сумасшедшей струною
Не встревожена мутная тишь.
Над своей, над чужой ли страною
Ты теперь, незабвенный, летишь?
Не подаст нам надгробие знака,
Не поведает жирная грязь,
Как ты воешь, господня собака,
Головой о бессмертье стучась.
И молчу я в тоске откровенной,
И сосёт меня медленный страх,
Что такой же, как ты, незабвенной,
Опущусь я однажды во прах.
Упаду, замерзая и воя,
Прямо к ночи ноябрьской на дно —
Существо безутешно живое,
Та, кому догореть не дано.