«Жизнь наполняется и тонет…»
Жизнь наполняется и тонет
На дно, на дно,
И входит белый смех в хитоне,
Мертвец в окно.
Там ложно зеркало светает
В земной тюрьме,
И лето в гости прилетает
К нагой зиме.
Стоит недвижно над закатом
Скелет весов,
Молчит со звездами на платье
Душа часов.
Кто может знать, когда луна
Рукою белой,
Как прокаженная жена,
Коснется тела.
В саду проснется хор цветов
Ключ заблестит.
И соловей для темных слов
Во тьму слетит.
Огонь спускается на льдину
Лица жены.
Добро и зло в звезде единой
Сопряжены.
Вокруг нее сияют годы,
Цветы и снег,
И ночь вращается к восходу,
А солнце к тьме.
Как непорочная комета
Среди огня
Цари, невеста Бафомета,
Забудь меня.
Георгию Адамовичу
Священная луна в душе
Взойдет, взойдет.
Зеленая жена в воде
Пройдет, пройдет.
И будет на пустом морозе
Кровь кипеть,
На тяжкой деревянной розе
Птица петь.
Внизу вращается зима
Вокруг оси.
Срезает с головы сама
Сирень власы.
А с неба льется черный жар,
Мертвец сопит,
И падает на нос ножа
Актер, и спит.
А наверху кочует лед,
И в нем огонь
И шелест золотых колод
Рукой не тронь!
Прозрачный, нежный стук костей,
Там игроки.
Скелеты с лицами гостей,
Там дно реки.
Утопленники там висят
На потолке,
Ногами кверху входят в сад
И налегке.
А выше черный странный свет
И ранний час.
Входящий медленно рассвет
Из-за плеча.
И совершенно новый день
Забвенье снов,
Как будто и не пела тень,
Бренча без нот.
«Я шаг не ускоряю сквозь года…»
Я шаг не ускоряю сквозь года,
Я пребываю тем же, то есть сильным
Хотя в душе большие холода,
Охальник ветер, соловей могильный.
Так спит душа, как лошадь у столба,
Не отгоняя мух, не слыша речи.
Ей снится черноглазая судьба,
Простоволосая и молодая вечность.
Так посредине линии в лесу
На солнце спят трамвайные вагоны.
Коль станции — большому колесу
Не хочется вертеться в час прогона.
Течет судьба по душам проводов,
Но вот прорыв, она блестит в канаве,
Где мальчики, не ведая годов.
По ней корабль пускают из бумаги.
Я складываю лист — труба и ванты.
Еще раз складываю — борт и киль.
Плыви, мой стих, фарватер вот реки,
Отходную играйте, музыканты.
Прощай, эпическая жизнь,
Ночь салютует неизвестным флагом
И в пальцах неудачника дрожит
Газета мира с траурным аншлагом.
Путешественник хочет влюбиться,
Мореплаватель хочет напиться,
Иностранец мечтает о счастье,
Англичанин его не хотел.
Это было в стране синеглазой,
Где танцуют священные крабы,
И где первый, первейший из первых,
Дремлет в розовых нежных носках.
Это было в беспочвенный праздник,
В отрицательный, високосный,
День, когда говорят о наборе,
В день. когда новобранцы поют.
И махают своими руками,
Ударяют своими ногами,
Неотесанно голос повыся,
Неестественно рот приоткрыв.
Потому что над серою башней
Закружил алюминьевый птенчик,
И над кладбищем старых вагонов
Полыхнул розовеющий дым.
Потому что военная доля
Бесконечно прекраснее жизни.
Потому что мечтали о смерти
Души братьев на крыше тайком.
А теперь они едут к невесте
В красной кофте, с большими руками,
В ярко-желтых прекрасных ботинках
С интересным трехцветным флажком.
Хоть известно, что мир сепаратный
Заключили министры с улыбкой,
Хоть известно, что мирное время
Уж навеки вернулось сюда.
И прекрасно женат иностранец,
И навеки заснул англичанин,
Путешественник не вернется,
Мореплаватель мертв давно.
«Синий, синий рассвет восходящий…»
А.С. Гингеру
Синий, синий рассвет восходящий,
Беспричинный отрывистый сон,
Абсолютный декабрь, настоящий,
В зимнем небе возмездье за все.
Белый мир поминутно прекрасен,
Многолюдно пустынен и нем,
Безупречно туманен и ясен,
Всем понятен и гибелен всем.
Точно море, где нежатся рыбы
Под нагретыми камнями скал,
И уходит кораблик счастливый,
С непонятным названьем «Тоска».
Неподвижно зияет пространство,
Над камнями змеится жара,
И нашейный платок иностранца
Спит, сияя, как пурпур царя.
Опускается счастье, и вечно
Ждет судьбы, как дневная луна.
А в тепле глубоко и беспечно
Трубы спят на поверхности дня.