Тебе, чревоугодник, старающийся услужить чреву своему, лучше уголь огненный ввергнуть в утробу свою, нежели печения правителей и начальников. На всех изливай милость и во всем будь скромен. Соблюдай себя от многоглаголания. Ибо оно угашает в сердце мысленные движения, бывающие от Бога. Как мечущегося на всех льва, бегай охоты учить. Не сходись для этого ни с питомцами Церкви, ни с чужими. Не проходи и стогнами гневливых и сварливых, чтобы сердце твое не исполнилось раздражительности и душою твоею не возобладала тьма прелести. Не живи вместе с горделивым, да не будет действенность Святого Духа отъята от души твоей и да не соделается она жилищем всякой лукавой страсти. Если соблюдешь ты, человек, сии предосторожности и будешь всегда заниматься богомыслием, то душа твоя действительно узрит в себе свет Христов и не омрачится во веки. Христу слава и держава во веки! Аминь.
Слово 10.
Сказание святых мужей, их преподобные изречения и чудное житие
В один день ушел я в келию к одному святому брату и по болезни своей прилег у него на одном месте, чтобы походил он за мною ради Бога, потому что знакомых у меня там не было. И видел я, как этот брат встает ночью прежде времени, имеет обычай приходить на правило до братии. Довольно времени он стихословил, и вдруг на все то время, пока продолжалось это с ним, оставлял правило, падал на лице свое и до ста или более раз с горячностию, какую возжигала в сердце его благодать, ударял головою в землю. После сего вставал, лобызал крест Владычний, снова делал поклон, и лобызал тот же крест, и опять повергался на лице свое. И такой обычай соблюдал он всю жизнь, так что невозможно изобразить мне числом множества его коленопреклонений. Да и кто был бы в состоянии исчислить поклоны этого брата, какие клал он каждую ночь? Раз двадцать со страхом и горячностию, с любовию, растворенною благоговением, лобызал он крест и опять начинал стихословие, а иной раз от великого возгорения помыслов, распалявших его горячностию своею, когда не в силах был выносить разжжения оного пламени, препобеждаемый радостию, потому что не мог удержаться, восклицал. Поэтому много дивился я благодати сего брата, и подвигу, и трезвенности его в деле Божием. Поутру же, после первого часа, когда садился он за чтение, делался подобен человеку плененному, и в продолжение каждой читаемой им главы не раз падал на лице свое, и на многих стихах воздевал руки свои к небу, и славословил Бога. От рода же был ему сороковой год. Употреблял он и пищу в весьма малом количестве и совершенно сухую. И поелику сверх меры и силы делал частые принуждения телу своему, то казался подобным тени, почему жалость возбуждало во мне изнеможение лица его, так исхудавшего от многого неядения, что в нем не было и двух перстов. И нередко говаривал я ему: «Пожалей и себя, брат, в подвиге своем, и этого доброго жития, какое приобрел ты; не спутай и не порви этого, подобного духовной цепи, упражнения твоего и из желания прибавить несколько труда не умаль и не останови совершенно течения пути своего. Ешь в меру, чтобы не лишиться возможности есть [ [17]]; не простирай ноги своей сверх силы, чтоб не сделаться вовсе неспособным к делу». Был же он милостив, весьма скромен и милость оказывал с благодушием. Чистый по врожденным качествам, покорный увещанию, мудрый по Богу, всеми любим был за чистоту свою и за благодушие. С братиею же, когда имели в нем нужду, нередко работал дня по три и по четыре; потом на все время, от вечера до вечера, уходил в свою келию, потому что искусен был и во всяком служении. Когда же приобретал что, хотя имел в том нужду, из великого уважения своего к большим и малым не мог сказать, что не имеет того. Всего же чаще, когда работал с братиею, делал это как бы стыдясь и принуждал себя, не находя для себя удовольствия в том, чтобы выходить из келии. Таково было житие и обращение оного подлинно дивного брата. Богу же нашему да будет слава во веки! Аминь.
17
В греческом: ινα μη πάντοτε φάγης; но в сербском и древнем славянском переводах — да всегда яси, без отрицания.