Пьяным лучший урок; Вакх, не щадя, диким фракийцам мстит:
10 То, что можно свершать, то, что нельзя, узкой межой они
Делят, жадные пить. Я же тебя, бог, не дерзну пытать
Против воли твоей; таинств твоих, скрытых от всех плющом,
Я толпе не предам. Только сдержи буйный тимпан и рог[40]!
Вслед за ними идет в злой слепоте дух Себялюбия,
И Тщеславье, подняв выше всех мер праздную голову,
И Болтливость, кому вверенных тайн, словно стеклу, не скрыть.
19 К прислужникам. О Гликере[41]
Мать страстей[42] беспощадная,
Дионис молодой, с резвою Вольностью,
Душу вы повелели мне
Вновь доверить любви, было забытой мной.
Восхищен я Гликерою,
Что сияет светлей мрамора Пароса,
Восхищен и задором я
И опасной для глаз прелестью личика.
И бессилен пред натиском
10 Я Венеры: она с Кипром рассталася,
Про парфян ли, про скифов ли, —
Все, что чуждо любви, петь возбраняет мне.
Так подайте ж, прислужники,
Дерна мне и ветвей свежих[43], и ладана,
И вина с чашей жертвенной:
Да богиня грядет, жертвой смиренная!
20 К Меценату[44]
Будешь у меня ты вино простое
Пить из скромных чаш. Но его недаром
Я своей рукой засмолил в кувшине
В день незабвенный,
В день, когда народ пред тобой в театре
Встал, о Меценат, и над отчим Тибром
С ватиканских круч разносило эхо
Рукоплесканья.
Цекубским вином наслаждайся дома
10 И каленских лоз дорогою влагой, —
У меня же, друг, ни Фалерн, ни Формий[45]
Чаш не наполнят.
21 К хору юношей и девушек[46]
Пой Диане хвалу, нежный хор девичий,
Вы же пойте хвалу Кинфию, юноши,
И Латоне, любезной
Всеблагому Юпитеру!
Славьте, девы, ее, в реки влюбленную,
Как и в сени лесов хладного Алгида,
В Эриманфские дебри,
В кудри Крага зеленого.
Вы же, юноши, в лад славьте Темпейский дол,
10 Аполлону родной Делос и светлого
Бога, рамо чье лирой
И колчаном украшено.
Пусть он, жаркой мольбой вашею тронутый,
Горе войн отвратит с мором и голодом
От народа, направив
Их на персов с британцами!
22 Аристию Фуску[47]
Для того, кто чист и не тронут жизнью,
Ни к чему, мой Фуск, мавританский дротик,
Ни к чему колчан, отягченный грузом
Стрел ядовитых,
Держит ли он путь по кипящим Сиртам,
Или на Кавказ негостеприимный,
В сказочный ли край, где о берег плещут
Воды Гидаспа[48].
И меня, когда по лесам сабинским,
10 Лалагу мою воспевая громко,
Я брожу один, невооруженный,
Волк обегает,
Лютый зверь, каких не питают гордой
Давнии[49] леса под широкой сенью,
Ни косматых львов родина сухая —
Край нумидийский.
Брось меня туда, где дыханье лета
Не живит лесов и полей увялых,
В те края, куда нагоняет злые
20 Тучи Юпитер,
Брось туда, где Солнце пылает ближе,
Убивая жизнь, — все равно я буду
Лалагу любить, что лепечет сладко,
Сладко смеется.
23 К Хлое[50]
Ты бежишь от меня, Хлоя, как юная
Лань, которая мать ищет в горах крутых
И напрасно страшится
Леса легкого лепета.
Куст ли зашелестит ветра дыханием,
Шелохнет ли слегка быстрый бег ящериц
Веточку ежевики, —
Вся она уже в трепете.
Ведь не тигр я, не лев, Ливии страшный сын,
10 Чтоб тебя растерзать, хищно набросившись.
Брось за матерью бегать:
Зреешь ты для супружества!
24 К Вергилию, на смерть Квинтилия Вара[51]
Сколько слез ни прольешь, все будет мало их —
Так утрата горька! Плачу надгробному,
Муза, нас научи: дар благозвучия
От отца получила ты.
Наш Квинтилий, увы! спит непробудным сном.
Канут в бездну века, прежде чем Праведность,
Честь и Верность найдут мужа, усопшему
В добродетелях равного.
вернуться
44
Размер — сапфическая строфа. Воспоминание о том, как в 30 году до н. э., когда Меценат впервые после тяжкой болезни появился в театре, народ встретил его рукоплесканиями.
вернуться
51
Размер — II асклепиадова строфа.