Платон признает высшее идеальное начало, абсолютный божественный идеал, который находится выше самых крайних противоречий и противоположностей, выше утверждения и отрицания, бытия и небытия, знания и незнания. Подобно тому как солнце в видимом мире служит причиной не только света, который делает вещи видимыми, но также и самого происхождения, роста, питания существ, так и этот абсолютный идеал, это божественное «благо», как определяет его Платон, служит для всего познаваемого причиной познаваемости и причиной бытия или существования (Resp. 509 В и сл.): идеал есть истинная цель бытия, его внутреннее основание, которое делает вещи понятными, мыслимыми и в то же время истинно-сущими — поскольку они ему приобщаются. Таким образом, Платон признает единство бытия и познания в высшем идеале, обусловливающем все сущее и все познаваемое. Но этому идеалу противостоит действительность, как вечное, непримиренное отрицание.
Учение о всеобъемлющем разуме, как метафизическом начале мира, мы находим у Аристотеля. Аристотель более всех своих предшественников разработал теорию мышления, развил систематически формальную логику — учение о доказательстве, умозаключении, суждении, понятии: «логос», как философский термин, определенно фиксируется у него в значении понятия. Подобно Платону, Аристотель признает, что понятие, универсальное по своей логической форме, имеет своим реальным предметом нечто «всеобщее» — «род» или «вид» — родовую или видовую «форму» вещей (напр., понятие «человек» имеет своим предметом «вид» или родовую «форму» человека — совокупность его родовых и видовых признаков). Но в противоположность Платону он отрицал, чтобы эти «роды» и «виды» существовали вне индивидуальных вещей, как особые, самобытные, идеальные сущности: «сущность» не может быть вне тех самых вещей, коих она составляет сущность; и если вещь действительно определяется своей формой (как, например, «человек» — своим «человечеством» или другое создание — своими родовыми и видовыми свойствами), то следует признать, что форма эта внутренне присуща данной вещи. Отвлеченно от вещей все эти роды и виды, все эти общие признаки и качества существуют только в нашей мысли, в наших субъективных понятиях, ибо природа мышления именно и состоит в том, что она воспринимает форму вещей без их материи. Как в чувственном восприятии я воспринимаю форму без ее материи (например, форму стола или животного), так в отвлеченном понятии я мыслю общую форму множества представлений, отвлекаясь от их конкретного содержания. Чистый разум, обладающий способностью воспринимать или обнимать в себе посредством понятий все возможные формы или виды всех вещей, есть форма всех форм, понятие всех понятий, обнимающее в себе все мыслимое. И это — единственная «форма», существующая независимо от материи.
Заметим глубокую разницу, отделяющую учение Аристотеля от идеализма немецкой философии. У Гегеля один универсальный Разум, одно всеобъемлющее Понятие осуществляется во всем множестве родов и видов; вселенная разрешается в систему логических понятий, которые диалектически развиваются из этого чистого Логоса; мировой процесс является процессом самосознания абсолютного Духа, который находит свое окончательное завершение в истории человечества, в развитии его мысли. Метафизика Гегеля заключается всецело в его «Логике», так как все у него сводится к понятию и выводится диалектически из понятий. Учение Аристотеля далеко от подобного «панлогизма». Прежде всего наряду с понятием и понимающим разумом он признает отличную от понятия неразумную материю. Во-вторых, подобно Платону, он признает объективный характер понятий в качестве метафизических форм, которые, правда, понимаются высшею «формою всех форм» — разумом, но тем не менее не сводятся к нему и не производятся из него: они воспринимаются им; логическое стремление есть восприятие понятий. В-третьих, наконец, Аристотель признает, что формы или виды, мыслимые или воспринимаемые нами, существуют действительно только в своем вещественном воплощении, т. е. только в единичных реальных существах, или вещах. Поэтому наряду с мышлением реальным источником познания является и чувственный опыт: разум не создает из себя понятий, он воспринимает их из опыта, из материи. Истинное знание не только логично — оно положительно.
Таким образом, хотя Аристотель и признает универсальный, всеобъемлющий разум, он, подобно Платону, признает также отличную от него материю и не думает производить от него те «формы», «роды» и «виды», которые в его учении заменили собою идеи Платона. Основное воззрение и в этом учении осталось тем же: ничто не познаваемо и не мыслимо, кроме мысли; ничто не мыслимо иначе, как в форме мысли. Поэтому и природа, поскольку она познаваема, поскольку она мыслима для нас, проникнута объективною мыслью. И наоборот, все те «формы» — роды и виды — все те общие качества и отношения, в которых является нам природа, сводятся к такой мысли или, точнее, к таким мыслям. Разница с Платоном та, что объективная, реальная мысль в отличие от субъективного понятия из отвлеченной идеи является у Аристотеля не иначе как действующей энергией, раскрывающейся в действительности.
Поэтому вся природа представляется Аристотелю живым воплощением объективной мысли, которая формует или образует материю. Это и обусловливает возможность восприятия, познания и понимания природы. Нет материи абсолютно чуждой форме, абсолютно бесформенной или безвидной: если отнять у нее ее осязаемость, ее видимость, составляющую ее форму, — ее мыслимые или чувствуемые свойства, — она обратится в небытие. Существует в действительности только оформленная материя, т. е. материя того или другого рода или вида. Сама по себе материя есть только «материал» (νλη) формы, возможность или «потенция» (δΰναμις) формы. Напротив того, «вид» (είδος) или форма (μορφή) составляют всю «действительность» или «энергию» материи в смысле Аристотеля (т. е. форма — то, что данная материя есть в действительности (το τι εστίν);— например медь, железо, камень, животное и т. д.
Метафизика Аристотеля есть результат систематической переработки, критического анализа, обобщения и синтеза всех результатов предшествовавшей умозрительной философии греков. Предшественники Аристотеля стремились сначала объяснить мироздание из одной материальной причины. Но по мере развития философской мысли выяснилось, что из материи как таковой необъяснимо не только мышление и познание, но и самые явления внешнего мира: необъяснимы движение, генезис, качественные изменения вещей; необъяснимы качества, чувственные свойства вещей и конкретные соотношения явлений; необъяснима самая организация природы как в ее целом, так и в строении родов и видов живых существ. Из материи нельзя объяснить понятия вещей или, точнее, того, что соответствует такому понятию, т. е. формы вещей, в которой мы познаем их, в которой они существуют и являются нам. Эта форма, определяемая в наших понятиях, и делает вещи тем, что они суть, или, если угодно, она-то и есть самая сущность вещей (το τί έδτιν).