Не путай меня, выставляя, как пута/ю, своим защитником Диогена. <238a> Он не был никогда посвящен в мистерии и ответил, как говорят, некоему человеку, который склонял его к этому: "Смешно, молодой человек, думать, что любой сборщик податей ради посвящения получит в Аиде награду святых, в то время как Агесилай и Эпаминонд будут валяться в грязи"[622]. Эти слова, юноша, слишком глубоки, и я уверен, нуждаются в толковании, <238b> и притом толковании пространном. Может быть, сами богини даруют нам понимание. Но я убежден, что уже одарен ими. Ибо Диоген не был нечестивцем, как ты это утверждаешь, но он относится к тем философам, о которых я говорил чуть раньше. Принимая во внимание обстоятельства, в которых был брошен его жребий, и его последующее внимание к заповедям пифийского бога, а также то, что посвящаемый должен сперва быть записан афинским гражданином, и если <238c> он не является афинянином по природе, то должен стать им по закону, то именно это и увело его от посвящения — он знал, что он гражданин мира; в силу величия своей души [μεγαλοφροσύνην] он удостоился жить и действовать совместно с сущностью всех богов, управляющих целым космосом, но не с теми, которые ограничены [космическими] мерами. Будучи благочестив, он не преступил божественных законов, хотя и попрал все иные обычаи, и перечеканивал имеющие общее хождение монеты. Он не возвратился к тому, <238d> от чего с радостью освободился. Что же это было[623]? — Поработить себя законам единичного полиса и с необходимостью претерпеть то, что претерпевает ставший афинянином. Это[624] было подобно путешествию в Олимпию во славу богов или философствованию Сократа в послушание пифийскому богу, ибо Сократ сам говорил — и причем дома и для своих, — что из этого именно источника изошёл его порыв к философии[625]. <239a> Итак, разве не похоже, говорю, что подобный [Сократу] человек, зайдя в храм богов, будет вполне радостен, если уклонится от подчинения себя некоему закону и не сделает себя рабом конституции [πολιτείας]? Но, скажешь ты, почему он не обозначил этой причины, а напротив — умалил, и немало, значение мистерий? Возможно, кто-нибудь обвинит в этом же и Пифагора, но это не будет верно. Ибо не всё должно проговариваться, более того, не следует говорить даже о некоторых вещах, которые разрешено являть, ибо ясно для меня, что некоторые вещи следует спасать от толпы молчанием[626]. Однако в данном случае <239b> причина как раз-таки очевидна. Поскольку он понял, что человек, склонявший его к принятию таинства, сам отказывался исправить свой образ жизни, надмеваясь своим посвящением, то Диоген решил сразу и смирить, и научить его, что боги сберегают свои награды для тех, что заслужили посвящение самой своей жизнью, <239c> хотя бы и не принимали таинства, порочные же не обретут ничего, даже проникнув за священную ограду. Ибо это же возвещал ему и иерофант, когда запрещал посвящение тем, чьи руки нечисты и кому делать это не следует[627]!
625
Диоген, подобно Сократу, утверждал, что имеет δαιμόνιον, внутренний голос, направляющий его поступки; см. выше, 212d.