Поскольку же мне было недостаточно длины моей бороды, то завел я и грязную голову, стал редко стричь ее, а равно с головой и ногти; пальцы же мои из-за писчей трости почти что черны. Если ты желаешь узнать то, что обычно скрывают, то моя грудь космата, заросла волосами так же, как грудь льва, царствующего, подобно мне, среди зверей; я никогда не делал ни ее, ни какую иную часть своего тела <339c> гладкой и мягкой из-за низости и тяжести моего нрава. Если бы, как Цицерон[633], я имел бы где-нибудь бородавку, то рассказал бы уж вам, но чего нет, того нет. Не довольствуясь грубостью своего тела, я прибавляю к нему суровый во всем образ жизни. Я не допускаю себя в театры в силу своего идиотизма [ύπ αβελτηρίας] и не допускаю в мой двор театральный жертвенник[634], разве что в первый день года, ибо чересчур туп, чтобы [чаще] воспринимать его; <339d> да и в этом случае я действую подобно мужику, вынужденному из своих скудных средств платить подать суровому господину. Даже когда я вхожу в театр, то делаю это как тот, кто искупает свою вину. Опять же, хоть я и величаюсь великим царем, но не имею никого, кто управлял бы мимами и возницами так же, как мои полководцы и воеводы всей ойкуменой; видя это,
Возможно, есть и другие изъяны и тяготы, <340a> с ясностью доказывающие невыносимость моего нрава (а я постоянно прилагаю к этому все большие и большие дикости) — ненавижу скачки, как должники ненавидят рынок. Вполне понятно, что я редко бываю на них — только на праздниках, когда они в честь богов; я не отдаю им целые дни, как мой двоюродный брат[636], или дядя[637], или брат но отцу[638]. Шесть состязаний — вот все, что я остаюсь смотреть, да и то не как тот, кто любит их — клянусь Зевсом! — <340b> не как тот, кто их не ненавидит и кто не отвращается, но как тот, кто уходит с радостью.
Но все это вещи внешние; в самом деле, это лишь малая толика тех обид, которые я причинил вам! А вот дела внутренние: ночами на ложе не смыкаю глаз, а скудость моей пищи несравненно лучше излишества делает мой нрав резким и враждебным для изнеженных городов, подобных вашему. Я говорю это не ради того, чтобы поставить вам в пример себя, усвоившего якобы такие нравы. Нет, еще в моем детстве находили на меня страшные и бессмысленные мороки, провоцируя меня к войне против желудка, так что и по сей день не могу я позволить себе наполниться многой пищей. <340c> Потому блевал я, пожалуй, реже всех людей. Вспоминаю единственный случай — когда стал цезарем, да и то по случайности и не от обжорства. Является достойным вспоминать истории и не совсем радостные, потому именно это-то мне и свойственно.
Случилось мне как-то зимовать в любимой <340d> Лютеции — так кельты называют городишко Паризиев. Это маленький остров, лежащий в реке, он полностью окружен стеной, деревянные мосты ведут к нему с обоих берегов. Река редко разливается и редко мелеет, но обычно имеет одну и ту же глубину и зимой, и летом; вода в реке чистейшая для смотрящего на нее и сладкая для жаждущего. Поскольку жители Лютеции обитают на острове, то берут воду главным образом из реки. Зимы там мягче, возможно, из-за тепла <341a> океана, который находится не далее девятисот стадиев от города, и вероятно, легкое дыхание воды доходит до этих мест: морская вода ведь кажется теплей пресной. По этой ли, или по какой другой скрытой от меня причине, зимы теплее у обитателей этого места; лоза там растет хорошая, некоторые возделывают даже фиговые деревья, укутывая их на зиму в подобие <341b> гиматиев из пшеничной соломы; мы используем их для защиты деревьев от [солнечного] огня, а они — от вреда, наносимого холодными ветрами. Итак, как я и говорил, зима тогда была суровее, чем обычно, река несла нечто подобное мраморным плитам; вы знаете, думаю, фригийский белый камень, весьма подобны ему были эти огромные ледяные глыбы, несомые одна за другой. Было весьма вероятно, что, сгрудившись, они образуют непрерывную линию и запрудят реку. <341c> Зима тогда была свирепей обычной, мой же дом не обогревался, как большинство тамошних домов, имею в виду, подземными печами [ύπογαίοις καμίνοις] — это были хорошие приспособления для поддержания тепла. А случилось это потому, я полагаю, что тогда я был столько же неуклюж, сколь сейчас, и как это мне свойственно, в первую очередь был даже не неуклюж, а бесчеловечен: ведь я желал приучить себя сносить холод воздуха без поддержки. И хотя зима усиливалась и непрерывно крепчала, <341d> я не позволял своим слугам нагревать дом, ибо боялся таким образом извлечь сырость из стен, однако я приказал им внести в дом уже погасший огонь и расположить в комнате умеренное количество жаровен с раскаленными углями. Но угли, хотя их и не было много, выделили из стен некоторые испарения, от которых я впал в сон, и поскольку моя голова наполнилась ими, я почти задохнулся. Меня все-таки вынесли наружу, и доктора <342a> рекомендовали мне извергнуть поглощенную пищу — клянусь Зевсом, ее было немного. Итак, я сблевал, и мне сразу же полегчало, ночью же стало еще легче, и на следующий день я мог делать все, что хочу.
635
См.: Кратин.