И что за странное притворство?! Ты говоришь, что ты не господин [δεσπότης] наш, что не желаешь, чтобы тебя так именовали; в действительности ты сердишься на то, что сам убедил большинство <343d> людей, издавна привыкших [к тому, что есть власть и подвластные,] отказаться от самого слова "власть" [ἀρχῆς], как если бы это было что-то ненавистное, и при этом ты хочешь заставить нас рабствовать правителям и законам. Сколь было лучше именоваться тебе господином, делом же сопутствовать нам в нашей свободе, <344a> о, человек, кротчайший к именам и столь суровый к делам! Кроме того, ты не даешь нам покоя, заставляя богатых вести себя скромно в судах, и при этом не даешь обогатиться беднякам посредством доносов. Избегая сцены, танцоров и мимов, ты разоряешь наш город, мы не видели от тебя ничего хорошего, кроме твоей грубости. И с этим мы миримся уже шесть месяцев, так что предоставили старым каргам, валяющимся среди гробов, молиться о том, чтобы избавиться от столь великого проклятья, но мы уже и сами совершаем это силой нашей изобретательной дерзости, <344b> забросав тебя сатирами, словно дротиками. Как же, дражайший, хочешь ты противиться персидским стрелам, если бежишь от наших острот?"
Смотрите же, вот я полагаю новое начало для брани. "Ты постоянно ходишь в храмы, ты — брюзга, своенравный упрямец, человек, испорченный во всех отношениях! Это ведь ты сделал так, что толпы потекли в святые места, а равно и большинство из тех, кто облечен властью, и они оказывают тебе великолепный прием, встречая тебя в святынях криками и аплодисментами, как если бы они были в театре. Так почему ты не относишься к этому с любовью, <344c> почему не хвалишь? Вместо этого, ты стараешься быть мудрее пифийского бога[642], ты говоришь к толпе и резкими словами порицаешь кричащих. Вот те слова, что ты им говорил: "Редко собираясь в святой ограде, чтобы воздать честь богам, вы собрались здесь толпой ради меня и наполнили храмы многими беспорядками. <344d> Люди же благоразумные молятся благочинно [κεκοσμημένως] и просят у богов благ в молчании. Разве вы никогда не слышали гомеровского закона:
или как Одиссей сдержал Эвриклею, когда она была поражена величайшим из его деяний:
И опять, Гомер не изображает троянских женщин молящимися ни Приаму, ни его сыновьям или дочерям, ни даже самому Гектору (хотя и говорит, что троянцы молились Гектору <345a> как богу), в его поэмах не изображается ни одна женщина и ни один мужчина в молитве к нему [Гектору], но Гомер говорит, что все женщины с великим криком вздымали руки к Афине, что само по себе есть варварство и пристало лишь женщинам, в чем, однако же, не было неблагочестия, подобного совершенному вами. Ибо вы поклонились вместо богов <345b> человеку, вы превозносили не богов, а меня, человека, в полном смысле этого слова. Наилучшим же, думаю, было бы не превозносить богов, не льстить им, но целомудренно им служить"".
Смотри-ка, я опять занялся привычным для меня составлением фраз! Я не позволяю говорить себе как придется, дерзко и свободно, но с обычными для меня невежеством и грубостью делаю на себя донос. Такие вот слова должен был бы кто-нибудь сказать людям, желающим быть свободными не от властей только, <345c> но и от богов, чтобы расположиться к ним "как отец благодушный"[645], даже если это будет человек от природы испорченный, как я, например: "Снеси их ненависть и поношения, тайные и открытые, ибо ты знаешь, что те, что превозносили тебя в храме в едином порыве, всего лишь льстили тебе. Ибо ты, конечно же, не думал, что будешь в гармонии с их образом жизни, либо с характерами, либо с делами этих людей. Пусть. Но кто из них снесет твой нрав? Ты всегда спишь ночами один, <345d> и ничто не может смягчить дикости и свирепости твоего характера — ни одна дорога не приводит к тому, что могло привести тебя в приятное расположение духа, но величайшее из зол состоит в том, что ты избираешь этот образ жизни и вводишь общий запрет на удовольствия [πεποίησαι τάς κατάρας ήδονήν]. Можешь ли ты обижаться, слыша такие вещи? Нет, ты должен быть благодарен тем, кто от доброго сердца убеждал тебя остроумными анапестами гладко выбрить свои щеки и затем, начав с себя, во-первых, показать смехолюбивой публике все виды прекрасных представлений, показать ей мимов, <346a> танцоров, бесстыдных женщин, мальчиков, которые в своей красоте состязаются с женщинами, и мужчин, имеющих гладкими не только щеки, но и все тело, так что встречающие их могут подумать, что они глаже женщин, [во-вторых — ] лиры и большой праздник (πανηγύρεις), нет, клянусь Зевсом, не священную трапезу, на которой следует быть рассудительным и целомудренным, ибо такого у нас было достаточно, как дубов в лесу по пословице[646] — сыты мы этим. Кесарь <346b> приносил один раз жертву в храме Зевса, другой раз в храме Фортуны, он ходил и в храм Деметры три раза подряд. (Я забыл, сколько раз ходил к храму Дафны, который сначала был предан нерадением его хранителей и затем уничтожен наглыми деяниями безбожных мужей[647].) Наступил сирийский Новый год, и опять кесарь в храме Зевса Друга [Φιλίου Διός]. Затем наступает большой праздник, и кесарь пошел в храм Фортуны. <346c> По прошествии же несчастных дней [ἀποφράδα][648] он опять идет к Зевсу Другу и возносит к нему молитвы по обычаю наших отцов. Кто же может терпеть кесаря, который ходит в храмы столь часто, хотя может беспокоить богов только единожды или дважды [в год], кесаря, который мог бы справлять только великий праздник — тот праздник, который отмечают все, в котором участвуют не только знающие [έπισταμέναις] богов, но и люд, наполняющий город? В нем много радости и удовольствия, его плодами можно наслаждаться непрестанно: зрением танцующих мужей, <346d> множества девок и мальчишечек [для любви] [παιδάρια και γύναια]".
646
Фраза δρῦς καὶ πέτρα, букв.: «дуб и камень», стала пословицей; ср.: Гесиод.
647
Христиане захватили храм Аполлона в Дафне, и жрецы Аполлона уступили его им. Юлиан разрушил христианскую церковь там и восстановил культ Аполлона.
648
Букв.: дней, недостойных упоминания, т. е. «нечестивых дней», в которые дела приостанавливались.