Выбрать главу

Старьевщик («Какой ненужный старый хлам…»)[103]

Какой ненужный старый хлам В мешке дырявом за плечами! Зачем влачу — не знаю сам — Грамм золота, а сор пудами.
Отец и дед, и прадед мой С таким же точно грузом скудным Бродили в стужу, дождь и зной По тем же весям многолюдным.
И щек сухую желтизну, И грубый голос: «вещи, вещи!», И худосочья кривизну, И руки грубые, как клещи,
Я перенял от них. И вот Всю жизнь прошел, минуя детство — Веревкой стянут мой живот И за спиной мое наследство.
Эй, подавайте всякий сор — Все вынесут тугие плечи… И с дворней со двора на двор Веду торгашеские речи.
А ночью, выйдя за порог Моей лачуги захудалой, Я вижу — в небе бродит Бог — С мешком, печальный и усталый.

На смерть Сергея Есенина[104]

Услышишь ты волнующе-глухие Трех сыновей последние слова? — Теперь ты плачешь, горькая Россия! Сплетается народная молва…
Твой первый сын… Ты помнишь, как тревожно Он звал тебя в разливе нежных строк… Ты изменила образ непреложный, В сырую ночь ушла… И умер Блок.
И сын второй, рожденный для отваги Тот воин, собиратель жемчугов… В каком теперь покоится овраге У ног твоих сраженный Гумилев?
Россия, невозможная Россия, Что думаешь, куда идешь? Зачем? — Опять взыграла темная стихия, Твой третий сын невозвратимо нем…
Пьянея молодостью удалою, Он распевал, как птица на лету, С твоей дружил унылою землею, Твою хранил огромную мечту…
Но ты, Россия — сказочное слово! Но ты, Россия — «собственная стать»… Сын изнемог, а для тебя не ново Еловый гроб к погосту провожать…
Так растеряешь ты, не замечая, Так лучших потеряешь ты детей, Печальная, любимая, больная, Неласковая между матерей.
И, может быть, в безвестной деревушке Уже теперь какой-то мальчуган, Другой Сергей — быть может, новый Пушкин — Отмечен русской кличкой — хулиган.
И гонит на твои поля нагие Стада коров и смотрит на ворон… Россия, непонятная Россия, Ужель — и он?
1926

«Когда-нибудь в неизмеримый час…»

Когда-нибудь в неизмеримый час Неутолимого существованья, Мой нежный друг, я знаю — без прикрас Предстанет мне холодный призрак знанья.
Предстанет он, и я увижу вдруг Другими, настоящими глазами Весь этот мир простой и строгий круг, Где ты и я, с землей и с небесами…
Мой милый друг, да будет мне дано В тот страшный час не увидать предела… Пусть навсегда во тьме таится дно, Которое душа познать хотела.

«Ты сожжена, последняя страница…»[105]

Ты сожжена, последняя страница Страшнейшего наследия души… Бездушная не дрогнула столица, Не закричит никто — «пожар! туши!»
Развеял ветер горестную сажу, Служанка утром пепел подмела… Так над собой чудовищную кражу Душа свершила и в зарю ушла…
О, мгла земли… Сон мира непробуден, Сон человечества уныл и сер… О, Гоголь, он мучителен, он труден Твой подвиг, твой пленительный пример…

Башенка[106]

Я начал строить. Но не так, Как в этом мире шалом, — Сначала крышу и чердак, А заключу подвалом… Растут прямые этажи Не к небесам, а к низу — Какому странному, скажи, Подвержены капризу? Здесь будет все наоборот, Но, клятвенное слово, Окончу скоро я, и вот — Заложена основа… Красуйся, башенка, и стой, Переживая сроки — Так строятся в душе живой Стихов прямые строки…

Шахматы[107]

На жертвенном поле Ходом коня Несется неволя И носит меня.
На черное ступит И к белому — прочь… Так падают трупом То утро, то ночь…
Дорогой кривою Несет меня боль Ко вражьему строю, Где черный король.
Он грозен. Он хочет… О, конь, поверни… Последние ночи, Предсмертные дни…

Кашалот[108]

Как под утренним туманом, Две струи пустив фонтаном, Выплыл в море кашалот, Раздувая свой живот.
А ему навстречу с юга Кашалотова подруга Шоколадная плыла — Шаловливая была…
Повстречались эти души, Поженились эти туши — Волны по морю пошли, Погибали корабли…
А на ложе бурных нег Тихий, кроткий падал снег… — И приснится же такое Происшествие морское…
вернуться

103

Старьевщик. В ОэБЛ II датировано 1925, в ОэБЛ I — 2/III 1925. Публиковалось в Э (стр. 69) со следующими отличиями: во 2-й строфе: «Бродили в стужу, снег и зной; в 3-й: «И гулкий голос»; в 5-й: «И с миром со двора на двор»; кроме того, в 3 стихотворение не имело графической фигуративности, которую поэт придал ему в О и которая сохранена в наст, издании. Включено в: Антология, стр. 197–198. Надо полагать, что в образе главного героя стихотворения запечатлены черты старьевщика-еврея, каким он нередко представлялся в произведениях еврейских писателей. Ср. лексическое совпадение некоторых портретных деталей в описании старьевщика в повести Д. Айзмана Кровавый разлив (1907): «По несимметричному, хилому телу, по всем жестам Абрама, нерешительным, пугливым, по разбитому, глухому голосу его, было видно, что он много терпел и страдал и что еще в утробе матери он поражен был злым худосочием <у Луцкого: «И худосочья кривизну»>, мешавшим расти и развиваться…» (Д. Айзман. «Кровавый разлив» и другие произведения. Книга первая. Составление, послесловие и примечания М. Вайнштейна (<Иерусалим>, 1991), стр. 29).

вернуться

104

На смерть Сергея Есенина. По предположению Э. Штейна, Луцкий познакомился с С. Есениным в пору европейского вояжа русского поэта (Эммануил Штейн, «Поэты Русского Зарубежья о Есенине», Столетие Сергея Есенина: Международный симпозиум. Есенинский сборник. Вып. III (Москва, 1997), стр. 330). Свое стихотворение Луцкий читал 27 февраля 1926 г. на вечере памяти С. Есенина в Союзе молодых поэтов и писателей. Вторая строфа опирается на блоковские образы:»Ты изменила образ непреложный» — «Но страшно мне: изменишь облик Ты» (Предчувствую Тебя. Года проходят мимо, 1901); «В сырую ночь ушла» — «В сырую ночь ты из дому ушла» («О доблестях, о подвигах, о славе…», 1908). В третьей строфе: собиратель жемчугов — аллюзия на название сборника стихов Н. Гумилева Жемчуга (1910; 2-е изд., 1918/ В каком теперь покоится овраге/ У ног твоих сраженный Гумилев? — Традиционная для русской поэзии метафора «оврага» как «место казни»=«могила поэта», см., напр., в стихотворении В. Набокова Расстрел (1927): «Бывают ночи: только лягу,/ в Россию поплывет кровать;/ и вот ведут меня к оврагу,/ ведут к оврагу убивать» или Ахматовой Все это разгадаешь ты один, посвященное расстрелянному Б. Пильняку (1938): «Кто может плакать в этот страшный час/ О тех, кто там лежит на дне оврага…» (недаром Луцкий оценивал это стихотворение как «антисоветское», см. в письме к В. Л. Андрееву от 19 мая 1974 г.); кроме того, здесь, возможно отразилось стихотворение П.-Ж. Беранже (пер. Ф. Тютчева) «Пришлося кончить жизнь в овраге…», с которым траги-иронически перекликается не только судьба Гумилева, но и его стихи, ср. у Беранже: «Авось, — я думал, — на постели Они <люди> умереть дадут» vs «И умру я не на постели» («Я и Вы» Гумилева). «Россия, невозможная Россия,/ Что думаешь, куда идешь? Зачем?..» — рефлексия на финал «Мертвых душ» Н.В. Гоголя. «Но ты, Россия — “собственная стать”» — цитата из «Умом Россию не понять…» (1866) Ф.И. Тютчева. «Отмечен русской кличкой — хулиган» — реминисценция на «хулиганские» мотивы и образы Есенина.

вернуться

105

Ты сожжена, последняя страница. О, Гоголь <…> пример… — Н.В. Гоголь, как известно, сжег рукопись 2-го тома «Мертвых душ».

вернуться

106

Башенка. Красуйся, башенка, и стой — Возможно, невольное сближение с «Медным всадником» (1833) А. С. Пушкина: «Красуйся, град Петров и стой/ Неколебимо, как Россия».

вернуться

107

Шахматы. Включено в: Антология, Стр. 199. Шахматная тема была весьма распространенной в эмигрантской поэзии, см., напр.: стихотворения под одинаковым названием «Шахматы» у Ю. Мандельштама (сб. «Третий час, 1935), А. Угрюмова («Возрождение», 1950, тетрадь седьмая), Б. Нарциссова (сб. «Стихи», 1958), «Три шахматных сонета» В. Набокова («Наш мир, 1924, № 37), посвященное Д. Резникову стихотворение «Шахматы ожили. Нам ли с тобой совладать…» В. Андреева (сб. «Недуг бытия», 1928), и мн. др.

вернуться

108

Кашалот. См. об этом стихотворении в письме Луцкого В.Л. Андрееву от 19 мая 1974 г. (после выхода О).