Я утомлен. А ты передо мной,
Дитя небес, ты голову повесил.
Сочувственно, как будто брат родной,
Как отблеск нежный вечера невесел…
А есть в тебе благая простота
И той страны чудесные приметы,
Где неприкрашенная красота,
Без поэтичности поэта…
О, расскажи! Должно быть, стар и мал
Там все, как ты… И крылья за плечами…
…Знакомый ангел в комнате молчал,
Темнел лицом и поводил крылами…
«Мне муза сонно напевала…»
Мне муза сонно напевала
Под вечер, сидя у окна,
Что без причины нет начала,
Но что не всем она дана.
А по пустой бродя панели,
Старуха-нищенка с мешком
Нарочно иль без всякой цели
Вдруг стала под моим окном.
От любопытства, иль для дела
Она стояла, или — так,
Зажавши черствый хлеб в кулак
И неожиданно запела…
И музыка сплетала узы,
Два голоса боролись в ней,
Но голос музы был слабей —
У нищенки был голос Музы.
1945–1955
«Он гаснет, пламень бытия…»
Он гаснет, пламень бытия,
Но хочет маленькая совесть
В последний раз раскрыть себя,
Сказать единственную повесть
О том, как беден и убог
Пройденный путь земной юдоли,
О том, что близок, близок Бог
Душе не в радости, а в горе…
Еще о том, что в редкий час,
В единый час земного бденья
Слетает на глухих, на нас
И благодать, и откровенье
И исчезает без следа,
Оставив смутное томленье…
— Так свет рождает тень всегда,
Лишь крылья ангелов без тени.
«Всю ночь лил дождь. И под двойным напором…»
Всю ночь лил дождь. И под двойным напором
Воды и ветра ветви трепетали
И лишь под утро бледным сном забылась
Бессонницей измученная ночь.
Всю ночь один — наперекор стихии
Я гимны пел о Боге, о любви.
Я чуда ждал. Я жаждал откровенья,
И жгли меня бессмертные слова
И тайное предчувствие томило…
А на заре, как воплощенье чуда,
Под светом молнии синайский ветер вдруг
Перелистал страницы книги жизни
И тайные раскрыл мне письмена.
«Когда бессонница томит…»
Когда бессонница томит
И ночь плывет, как темный кит,
Покачиваясь на волнах,
А месяц бродит в облаках,
Когда часы ползут, ползут
И каждый час, как страшный спрут,
Угроза сердцу, а оно,
Как пчелка, бьется об окно
И вырваться не может прочь,
А вырвется — так в ту же ночь,
Тогда сплетается узлом
Вопрос о добром и о злом…
— О, счастье, после этой ночи
Замкнуть хоть на минуту очи!
Одиночество («Прозрачные брызги и ветер нетленный…»)[112]
Прозрачные брызги и ветер нетленный,
Но волны не плещут и озера нет…
Я был на вершине, на грани вселенной,
Где не было солнца, но всюду был свет.
Мне слышались звуки, но не было речи
И было волненье, как музыки строй,
Мелькали какие-то спины и плечи,
Но ни одного человека со мной…
И был я один пред холодной природой,
Себя потерявшая серая тень,
С такою ненужной и страшной свободой,
Единственный в мире и древний, как пень.
Я крикнул, но эхо враждебно молчало,
Но был в тишине миллион голосов…
Вдруг что-то меня подняло, закачало,
Взнесло, уронило и вновь подняло.
И вот я предстал перед Светом великим,
Но Лика не видел. И был Он во мне.
«Мне снятся сны об ангелах, о небе…»[113]
Мне снятся сны об ангелах, о небе,
О святости блаженной и простой,
А жизнь полна тщетой о грубом хлебе,
Горой стоит меж мною и мечтой.
И все-таки… Нельзя же без услады…
Вот я не сплю и все же снится мне —
Нисходит в душу некий свет отрады,
Душа летит, возносится в огне…
И, увидав горбатого урода,
Я думаю, сомненьем потрясен,
Не в нем ли скрыта ангела природа,
Не пару ль крыл в горбе упрятал он?
Он смотрит хмуро и слегка тревожно —
Не ангелом же с нами пребывать —
И я горба касаюсь осторожно,
Дабы небес почуять благодать.
Богу[114]
Твой умысел доступен детям,
Но зрелым извращен умом,
Так, на пути преграду встретя,
Свет длится траурным лучом.
«О, какие приходят слова…»[115]
О, какие приходят слова,
Когда не рука их пишет,
Когда во сне голова,
А сердце живет и дышит…
И какие приходят стихи…
— Мне снилось, что мы сидели
В осеннем лесу, где мхи,
Березы, сосны и ели.
Ты грустила. О чем — я не знал,
Но есть тихая боль в листопаде…
И, волнуясь, тебе я читал
По знакомой тебе тетради.
вернуться
112
Одиночество. Автограф в АБЛ, названый «Cosmos» и датированный 1950 г., имеет дополнительную строфу (между третьей и четвертой в окончательном варианте):