А теперь хочу вернуться к делу.
Я не согласен с тобой насчет комиссии и вот почему. Представь себе, что комиссия отвергнет какой-нибудь пункт (скажем, о женщинах). Следовательно, она предложит Ложе текст резолюции, в которой о женщинах не будет сказано, и о них, следовательно, голосования не будет. А вдруг в Ложе как раз большинство за женщин?
Не лучше ли поступить так: мы обсуждаем в Ложе каждый пункт и голосуем его, а потом поручаем комиссии отработать наши мотивы и составить резолюцию для G. О. на основании принятых пунктов. Думаю также, что хорошо было бы, если бы мы собрались у тебя с несколькими братьями, особенно близко принимающими к сердцу наши дебаты, напр<имер>, с Кив<е>л<иовичем>, Тером и Кристи (Сашу[356] бы тоже надо было, да он очень уж сейчас вял и аморфен). Может быть, мы тогда легче бы договорились и выработали бы такой «негласной» комиссией общую линию.
Во всяком случае, если бы мы даже не договорились, то поняли бы мотивы друг друга и, оставаясь каждый при своем мнении, все же облегчили бы дебаты в Ложе. Абрамушка, если ты не хочешь, чтобы я «лопнул» от напряжения, дай мне слово в начале буд<ущего> собрания. Я скажу приблизительно то, что пишу тебе и прочту при этом текст проекта ответа на вопрос Конвента. Из него ты и братья увидите, что я сам считаю, что проведение этих «реформ» надо вести постепенно и осторожно. Но ответ франц<узскому> М-ву дать мы обязаны, мы должны бросить камень в застоявшуюся воду: пусть пойдут круги по воде, пусть беспокойно заквакают лягушки, пусть все придет в движение. В этом наш долг, долг русских масонов.
Письма В.Л. Андрееву[357]
Париж 22/V <19>51
Родной мой Вадимушка,
…Короче говоря, я, конечно, свинтус, но… и т<ак> д<алее> и т<ак> д<алее>… Да и ты тоже хорош, считаешься со мной письмами, но, конечно, я знаю и понимаю и не сомневаюсь и т<ак> д<алее> и т<ак> д<алее>… А жизнь течет в нашем абсурдном мире, и надо только употребить всю силу воли, чтобы самому не впасть в абсурд и сохранить человеческий лик, по образу которого нами создан и сам Господь Бог[358]. Впрочем, все хорошо, и за одну улыбку друга можно простить и весь всемирный Содом. Вот только, что улыбки стали редки…
Когда же ты, Вадимушка, приезжаешь и все твои дорогие и Володя дорогой со своими[359]?С нетерпением жду Вас. Знаю, что буду с Вами много спорить, но любви моей это не уменьшит. Была у нас вчера Олечка[360]. Что за прелесть девочка! Мы все в нее влюблены. И нам после ее ухода даже казалось, что это Адинька была у нас в гостях. Мы много с ней говорили о Вас, о ней, читали и разбирали новую поэму Валентиниада (омерзительная пакость!), Олечка рассказала нам, как ты по утрам хочешь сварить завтрак и все будишь Олю[361] («где кнопка, чтобы зажечь машинку?»), а я рассказывал ей, какую изумительную овсянку я готовлю по утрам для нас всех и что надо делать, когда кастрюлька с овсянкой каким-то дьявольским манером переворачивается и содержимое оной жидкой и липкой кашицей покрывает пол (не тряпкой надо вытирать, а сначала подобрать веничком на лопатку, а потом уже тряпкой. Это все знать надо…). Потом я вспомнил, Вадимушка, что ты у меня «зажулил» мой экземпляр «Воспоминаний об отце»[362] и категорически потребовал его возвращения вместе с Вами. Да, Олечка совсем прелесть — чистая и весенняя. Поздравляю Вас с таким Солнышком…
10 мая Абраму исполнилось 70 лет[363]. Мы его тут вот чествовали, но без речей (иначе он собирался увильнуть). Ложа поднесла ему в подарок новое издание Ренана (первые 4 тома, что вышли). Остальные 3 тома поднесем ему к 80-летию. Моей маменьке скоро будет 80 лет[364] (дай ей Бог жизни и радости до 125![365]), а она, кокетка, жулит, когда мы с ней играем в анг<лийского> дурачка, очень живо ведет со всеми разговоры на политические и литературные темы (перечитывает сейчас Щедрина и даже хозяйство забывает, так увлекается), и Абрам называет ее своей «барышней». Вот только ревматизм ее сильно мучит, но по утрам она тоненьким голосом напевает «а молодость нэ вернется, нэ вернется она», или «дiд бабу продае, никто гроша не дае». Она изумительная прелесть, бодрая, мудрая и добрая. А Флорочка[366] и я, как всегда. Не меняемся и, кажется, не стареем (но с такой молодой мамочкой и постареть нельзя). Флорочка трет (больных и кастрюли), а я — летаю в Бельфор[367], летаю в мечтах, пишу стихи в формулах и творю формулы в стихах. От детей имеем все время весточки. Жизнь там тяжелая, но бодрость духа у них поразительная. Имочке скоро 3 года[368], Сильвочке (или, как я ее называю, Сливочке) уже год и два месяца[369] — скоро одного женим, другую замуж выдадим и станем мы пра-прабабушкой, прадедушкой и «пра-большая тетя». Ну, братик, до свиданья, до скоро свиданья. Крепко и нежно тебя и дорогих твоих и Володю дорогого со своими и дорогую Ольгу Евсеевну[370] обнимаю и целую.
В<аш> Сема.
Париж, 2/I <19>54
Родной мой Вадимушка,
Если я буду продолжать ждать, чтобы ко мне пришло «вдохновение» на письменный подвиг, то, вероятно, прожду еще год! Но больше ждать я не могу: во-первых — твой день рождения, дорогой мой братушка[371], по случаю которого всем сердцем желаю тебе и всем твоим дорогим здоровья телесного и душевного, радости и счастья, во-вторых — Нов<ый> год, по случаю которого ко всем этим пожеланиям прибавляю еще мечту о Мире для Человечества. Твое большое письмо[372] (настоящий «Фрегат “Паллада”»[373] — читал его 45 мин<ут>) доставило мне большую радость. Я, признаться, уже перестал надеяться иметь от тебя письмо и все ломал голову — чем я тебя огорчил, за что ты сердишься…И все собирался спросить тебя об этом. А потом, получил «Фрегат», обрадовался, прочел, решил, что сейчас же отвечу, и…и… «довлеют дневи злоба его» — так и не раскачался…
Событий за это время у нас было немало. Летом приехала Адюлечка с Давидом и детками (Имочке уже 5 с половиной лет, Сильвочке 3 с половиной), пробыли почти 3 месяца, детки — прелесть, в 2 счета залопотали по-франц<узски> и в один счет вверх дном перевернули весь Coeur de Vey…[374]
Потом они уехали, и 27 ноября (в день смерти М. А…[375]) Адюлечка произвела на свет новое существо: девочку Зореньку (по ивриту: Zohar’a, т. е. splendeur, lumiere, aureole, Aurore[376], а второе имя — Naveh = оазис!)[377]. За 2 недели до родов она устроила выставку в Тель-Авиве, прошедшую с большим успехом, отзывы прессы были чудесные. Молодец — девочка!
Затем были события тяжелые — сильно болен был 3 месяца Мих<аил> Матв<еевич>[378] — нечто вроде мальтийской лихорадки, насилу его вытащили, он очень еще слаб. Жена Кивелиовича[379] скончалась, и он очень потрясен и ходит, бедный, к<а>к потерянный. Каффи[380] сделана была вторая операция катаракты, и он до сих пор еще плохо видит и, вообще, к<а>к дитя… О болезни Иванова[381] ты знаешь — увы, надежды мало, но он чудом держится и не пропускает собраний. Кровопусков[382] сломал ногу (уже срослась). Сашенька Позняк[383] был сильно болен (в Апреле), слава Богу — оправился и сейчас молодцом. Абрамушка[384] — вялый и хилый, все кашляет и возится с термометром. Насилу его уговорили уехать в Vence (А. М), Hotel Nouvel. Там ему хорошо.
357
Вадим Леонидович Андреев (1902–1976) — поэт и прозаик, сын писателя Л.Н. Андреева от первого брака с А.М. Велигорской. С 1918 г. жил с отцом в Финляндии. После смерти отца сражался в рядах Белой армии, проделав путь сначала от Финляндии до Марселя, а затем из Марселя в Грузию. Эмигрировал в Константинополь. Учился в Софии. Получив стипендию Т. Уиттимора, перебрался в Берлин, где продолжал обучение на философском факультете Берлинского университета. Здесь стал участником литературной группы «4+1». В июле 1924 г. поселился в Париже, в 1925 г. вошел в Союз молодых писателей и поэтов. Работал наборщиком в типографии, перед войной устроился рабочим на каучуковом заводе. Вместе с М. Слонимом, своим другом и beau frere В. Сосинским (они были женаты на сестрах Черновых) явился одним из организаторов литературного объединения «Кочевье» (1928–1939). В 1932 г. вступил в масонскую ложу «Северная Звезда». Автор «Повести об отце», в которой рассказал о Л. Н. Андрееве, первоначально напечатана в: «Русские записки», 1938, кн. V–XII; позднее в СССР, см.: В.Л. Андреев. «Детство» (Москва, 1963,1966). Участник Сопротивления на острове Олерон, см. об этом в его воспоминаниях «Счастливый дом» («Новоселье», 1946, № 24–25, стр. 58–69). Некоторое время спустя эти события воплотились в автобиографическом романе «Дикое поле», вышедшем отдельной книгой (Москва, 1967); на автобиографическом материале написаны также повести «История одного путешествия», «Возращение в жизнь» и «Через двадцать лет» (Москва, 1974). Соредактор сборника стихов русских зарубежных поэтов «Эстафета (Париж-Нью-Йорк, 1948; другие редакторы: И. Яссен, Ю. Терапиано). В 1957 г. впервые после отъезда в эмиграцию посетил СССР (до этого, в 1948 г., советские власти отказали ему в возвращении), затем бывал здесь неоднократно, но от переселения воздержался, ср. с неверным утверждением о его якобы возвращении на родину в кн.: Н.Н. Берберова. «Люди и ложи. Русские масоны XX столетия» (Харьков-Москва, 1997), стр. 132 (на эту ошибку указано О. Коростелевым, там же, стр. 390), та же ошибка повторена в комментариях Н.Ю. Грякаловой к публикации: В. П. Никитин, «Кукушкина (Памяти А. М. Ремизова). Воспоминания», «Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1990» (Санкт-Петербург, 1993), стр. 302. Краткий биографический очерк Л. Флейшмана об Андрееве см. в кн.: Вадим Андреев. «Стихотворения и поэмы». Т. I. Подготовка текста, составление и примечания Ирины Шевеленко (Berkeley, 1995. Modem Russian Literature and Culture. Studies and texts. Vol. 35).
Андреева и Луцкого на протяжении полувека связывали тесные узы дружбы. Оба они входили в одну масонскую ложу «Северная Звезда», причем при посвящении Луцкого в масоны в январе 1933 г. Андреев написал собственную и подписал коллективную рекомендации. Их человеческая близость и сходные творческие пристрастия нашли воплощение в насыщенном поэтическом диалоге. Андреев посвятил Луцкому несколько стихотворений: «Тише смерти, тише жизни…» (сб. «Недуг бытия», 1928), «Шагает рядом голубая тень…» (1947,1948, сб. «Второе дыхание», 1950), а также вошедшие в подготовленные поэтом, но неопубликованные при жизни сборники: «Не наклоняйся над лесным ручьем…» (1934; сб. «Лед. Третья книга стихотворений», 1937) и «Я сплю. Пустой трамвай качается…» (1933, сб. «Остров. Четвертая книга стихотворений», 1937). В свою очередь Луцкий посвятил Андрееву стихотворения «Боюсь, что не осилю муки…» (сб. «Служение», 1929), «Когда волшебная стихия…» (1972) и «1939» (1971) («Одиночество», 1974). 16 января 1926 г. Луцкий принимал участие в вечере Андреева, организованном Союзом молодых писателей и поэтов, а Андреев сказал вступительное слово на вечере, посвященном книге стихов Луцкого Служение (20 февраля 1930).
В 1948 г. Андреев переехал в США и устроился на службу в переводческий отдел ООН, а в 1959 г. поселился в Женеве. Все эти годы он виделся с Луцким лишь изредка, когда ненадолго приезжал в Париж, и основным способом связи между друзьями стала переписка.
358
Луцкий иронически переиначивает библейский стих: «И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его…» (Быт. 1:27).
359
В. Андреев, как и В. Сосинский, о котором идет здесь речь, являлись в это время сотрудниками ООН и жили в Нью-Йорке.
361
Ольга Викторовна Андреева (урожд. Чернова, 1903–1979), приемная дочь лидера партии эсеров В. М. Чернова (дочь от первого брака О. Е. Колбасиной с художником М. С. Федоровым), художница, мемуаристка (см. ее воспоминания «Холодная зима» в: «Новый Журнал», № 121, 1975, стр. 144–162; № 122, 1976, стр. 167–182; № 124, 1976, стр. 184–218); жена В. Андреева.
362
Речь идет о «Повести об отце» В. Андреева, напечатанной в «Русских Записках» (см. прим. 357).
369
Сильвочка — внучка С. Луцкого (1950), в настоящее время работает психологом, живет в Иерусалиме.
370
Ольга Елисеевна Колбасина-Чернова (1886–1965), писательница, журналистка; мать сестер Черновых. Отец, Елисей Яковлевич, друг и дальний родственник И.С. Тургенева. Печаталась в журналах: «Воля России» (см., напр., ее рассказы «На Волге», 1923, VIII–IX; «Яблоня», 1926, XI; «Отлив», 1928, XII; некролог: «Памяти С. В. Макарова», 1924, № 3, и I др.), «Перезвонах» (рассказ «Майтена», 1926, № 25). Входила в литературное объединение «Кочевье» (в начале 1929 г. состоялся ее творческий вечер, см.: «Воля России», 1929, II, стр. 168). Приобрела известность своей книгой «Воспоминания о советских тюрьмах» (Париж, 1922). Автор воспоминаний о М. Цветаевой, с которой была в приятельских отношениях («Мосты», 1970, № 15; перепечатаны в кн.: «Воспоминания о Марине Цветаевой: Сборник» (Москва, 1992)); переписывалась с ней. Умерла внезапно в Москве, куда поехала навестить дочь Ариадну и зятя, В. Сосинского.
372
Имеется в виду письмо Андреева Луцкому, датированное августом-сентябрем 1953 г., в котором он более чем на 7 машинописных страницах, описал автомобильное путешествие с женой и сыном из Нью-Йорка в Калифорнию, где жила О. Карлайл с мужем (письмо хранится в Русском Архиве Лидского университета).
373
«Фрегат “Паллада”» — книга путевых очерков И.А. Гончарова, написанных во время его двухлетнего кругосветного путешествия.
382
Константин Романович Кровопусков (1881–1957), юрист, общественный деятель. До эмиграции служащий Одесской Городской Управы; эсер. В разные годы представлял в Эмигрантском комитете «Совет общественных организаций»; председатель комитета Земгора (избран в 1926 г., см.: «Последние Новости», 1926, № 1755, 11 января, стр. 3, см. также: П. Е. Ковалевский. «Зарубежная Россия. История и культурно- просветительная работа русского зарубежья за полвека (1920–1970)» (Paris, 1971), стр. 23–25; 225); принимал активное участие в деятельности Русского Народного Университета в Париже; в 30-40-е гг. товарищ председателя «Быстрой помощи». Член ложи «Северная Звезда», в которую вступил в 1926 г.