Ни мудрый Одиссей, ни кто-либо иной
Таких не ведал мук и бед в земной юдоли,
Что причинил мне тот, кто в светлом ореоле
Любви, как юный бог, предстал передо мной.
И так же ты, Амур, взор устремивши свой,
Мне душу уязвил, невинную дотоле,
И нет спасенья мне от нестерпимой боли,
Пока ты над моей не сжалишься бедой.
Как если бы меня ужалил Скорпион
И стала б у него защиты от терзаний
Искать[168], молю: "Амур, услышь мой слабый стон!
Избавь меня от мук, — к тебе взываю я, —
Но лишь не убивай в груди моей желаний,
Ведь с их погибелью исчезнет жизнь моя".
Перевод с итал. Э. Шапиро
О взгляд смущенный, огненные очи,
О горьких слез печальный водомет,
О безотрадный солнечный восход,
О безнадежность ожиданья ночи,
О радости, что с каждым днем короче,
О дней потерянных незримый счет,
О тысяча смертей в лесу тенет,
О рок, что с каждым годом все жесточе,
О смех, о лютня, голос, жгучий взор,
О факелы, зажегшие костер,
Какая в них убийственная сила!
Мильоны искр сжигают сердце мне,
Я гибну в их безжалостном огне —
Но ни одна тебя не опалила[170].
Перевод Э. Шапиро
О тщетные надежды и желанья!
О вздохи, слезы, вечная тоска!
Из глаз моих бегут ручьи, река,
Блестя, рождается от их слиянья.
О боль, суровость, мука ожиданья!
Взгляд милосердный звезд издалека.
Страсть первая, ты, что острей клинка,
Умножишь ли еще мои страданья?
Пускай Амур, испытывая лук,
Разит меня, жжет как огнем мне тело
И худших множество готовит бед.
Изранена, терплю я столько мук,
Которым нет ни счета, ни предела,
Что новым ранам больше места нет.
Перевод М. Гордона
Со дня, когда жестокая любовь
Меня своим гореньем отравила,
Ее священного безумья[172] сила
Воспламеняет разум мой и кровь.
Какой удар, судьба, мне ни готовь,
Какие бы мне беды ни сулила,
О сердце, пламенея, как горнило,
Уж ничему не удивляйся вновь.
Чем яростней Амур нас осаждает,
Тем больше наши силы пробуждает
И в бой любовный гонит нас опять.
Тот, кто являет и к богам презренье,
Нам посылает снова подкрепленье,
Чтоб сильными пред сильными стоять.
вернуться
И стала б у него защиты от терзаний // Искать... — По народным поверьям, жир, вытопленный из скорпиона, излечивает от его укуса (см.: Плиний. Естественная история. Гл. XXIX, IV, 29). Сравнение любви с укусом скорпиона — мотив, характерный для петраркистской лирики эпохи Возрождения (во Франции, например, у Мориса Сэва, Дю Белле), обычно возводят к канцонам Петрарки (CV, 87; CXXVII. V. 42). Однако это же сравнение мы находим и у трувера Рауля де Суассон (XIII в.): "Mout fet douce bleceure / Bonne amour en son venir, // Mes mieus vendrpit la pointure / D'un escorpion sentir II Et morir // Que de ma dolour languir" ("Сладкую рану мне нанесла // Благая любовь своим приходом, / Мне слаще б было укус // Скорпиона испытать / И умереть; /Чем муку мою длить") (см.: Songs of the Trouvers. Ch. 153, II). Мотив исцеления любви любовью в сонете Лабе также восходит к трубадурам и труверам. Ср. у Бернарта де Вентадорна: "Ранено сердце — тоской изойдет, / Только от вас исцеления ждет" (Ch. XLI, VI, v. 78. Пер. В. Дынник).
вернуться
Э. Тюркети в 1860 г. первым отметил идентичность катренов этого сонета с катренами 55-го сонета "Вздохов" (1557) О. де Маньи. Этот факт интерпретировался некоторыми исследователями как свидетельство влияния О. де Маньи на творчество лионской поэтессы и даже возможного редактирования им ее сочинений. Однако это совпадение, на наш взгляд, может означать лишь, что сонет Маньи — его ответ на признание Луизы Лабе. Что же до влияния, а тем более до его вмешательства в ее тексты, то, напротив, поэтика Л. Лабе не несет в себе, на наш взгляд, никаких следов "маньизма". Доказательством может служить и сравнение терцетов этого же сонета: Маньи завершает свой сонет следующим образом:
О робкие шаги, о пламень жгучий,
О сладкий бред, о мыслей рой летучий,
Кружащийся во сне и наяву,
О этих глаз печальные фонтаны,
О боги, небеса, вас неустанно
В свидетели любви моей зову.
Пер. Ю. Денисова
В терцетах Маньи продолжают нагнетаться петраркистские клише без какого-либо интонационного и тематического переключения темы катренов, как этого требует принцип тематического развития сонетной формы. Луиза Лабе, начиная свой сонет тоже а la Петрарка, в 11-й строке как бы "оправдывает" все восклицательные перечисления пронзительно-личной по своей интонации фразой, дословно звучащей так: "Так много источников огня, дабы зажечь одну маленькую женщину". Этой строкой сонет. получает новую тему, которая затем и развивается.
вернуться
Но ни одна тебя не опалила, — В оригинале буквально сказано: "Ни одна искра от этих огней на тебя не отлетела". Весь терцет обычно соотносят с мотивом сонетов Петрарки. Ср., напр., сон. LXV, с. 10, 12-14:
Одно — молить Амура остается
. . . . . . . . . . . . . . . .
Нет, не о том, чтоб в сердце у меня
Умерить пламя, но пускай придется
Равно и ей на долю часть огня.
Пер. Е. Солоновича
См. также сонет III, с. 12-14. Этот мотив встречается у Ариосто и Дю Белле (Olive. Son. V, v. 9-14). Однако лексически более близкое Лабе выражение этого мотива мы находим у трувера Адама де Ла Аля (втор. пол. XIII в.), в одной из песен которого о желании ответной любви буквально сказано так: "...хочу / Чтобы хоть одна искра, отлетев, зажгла бы пламенную любовь". См. также: Songs of the Trouvers. Ch. 196, III, 5-6; Ch. 390.
вернуться
Д. О'Коннор (p. 144-145) считает, что этот сонет является адаптацией сонета итальянского поэта Якопо Саннадзаро (1455-1530) "Запретная надежда и тщетное желанье" ("Interditte speranze e vano desio"), почти дословно переведенного О. де Маньи (Soupirs. Son LXVI). Однако у Луизы Лабе с сонетом Саннадзаро совпадают лишь образы первой и двух последних строк, а элегантный неопетраркизм итальянского поэта, сохраненный Маньи, у лионской поэтессы сильно приглушен. Кроме того, последний терцет, в котором содержится явная отсылка к заключительной строке сонета Саннадзаро: "Что для новой раны во мне нет больше места" ("Che nuova piaga in me non ha piu loco"), несет в себе и "память" о традиционном для труверов мотиве чрезмерности любовных ран. См.: Songs of the Trouvers. Ch. 5, II, 1-2.
вернуться
...священного безумья... — В оригинале: "fureur divine" ("божественное неистовство"). См. примеч. 1 к Элегии I,