Миметические приемы (приведение от имени известного лица слов, характеризующих его достоинства или недостатки), склонность к нападкам, ирония, сарказм, вообще эмоциональность отличают политика от позднейшего историка. «Когда он преклоняется перед Цезарем, то и язык его приобретает силу. Падение Цезаря должно было повлечь за собой и крушение всего мира Саллюстия»[861].
Трудам Саллюстия предшествовали два сочинения Цезаря: в 51 г. вышли его «Записки о Галльской войне» — написанное простым и сжатым языком повествование документального характера, содержавшее точный рассказ о военных действиях и подробную характеристику всей обстановки. Автор старался доказать, что все войны в Галлии и экспедиции в Британию и за Рейн были необходимы для обеспечения безопасности Римского государства и укрепления его престижа. «Записки о гражданской войне», очевидно оставшиеся незаконченными ввиду гибели Цезаря, носят более субъективный характер и тоже представляют собой апологию его действий. Исторические труды Юлия Цезаря, выразительные по форме, могли послужить для Саллюстия образцом.
«Как и у всех римских историков, исторический труд Саллюстия представляет собой продолжение политики иными средствами»[862]. Обратившись к историографии, Саллюстий решил описывать отдельные эпизоды из прошлого римского народа, и его первая монография («О заговоре Катилины») вышла в свет, скорее всего, в 43—42 гг. Цицерон, со своей стороны, тоже полагал, что эти события заслуживают внимания историка. Так, в 56 г. в письме к историку Луцию Лукцею[863] он просит описать и прославить его действия при подавлении заговора Катилины, а также рассказать о его изгнании и испытанных им несчастьях; подобное повествование, по словам Цицерона, привлечет к нему внимание читателей и вызовет у них сочувствие.
Такой вид литературного произведения был новым для Рима. До того времени почти все исторические труды носили анналистический характер и последовательно описывали деяния выдающихся людей и важные события в гражданской общине. При этом старшие анналисты — Квинт Фабий Пиктор и Луций Цинций Алимент (конец III в. до н. э.) писали по-гречески. Исключением были «Начала» Марка Порция Катона Старшего (234—149 гг.) в семи книгах, где уделяется внимание не только Риму, но и Италии в целом и рассматриваются вопросы географии, права и экономики, что необычно для анналистов; от «Начал» до нас дошли только фрагменты.
Историография еще не сделалась чисто литературным жанром, на что указывает сам Саллюстий: «Все лучшие люди предпочитали действовать, а не говорить, — чтобы другие прославляли их подвиги, а не сами они рассказывали о чужих»[864]. Саллюстий подчеркивает значение исторического жанра и в этом отношении разделяет взгляды Цицерона: «Какую, по-вашему, задачу ставит для оратора история?.. Кому же не известно, что первый закон истории — ни под каким видом не допускать лжи; затем — ни в коем случае не бояться правды; не допускать ни тени пристрастия, ни тени злобы»[865].
К этим положениям близки слова Саллюстия в его вступлении к монографии «О заговоре Катилины»: «…духом я был свободен от надежд, страхов и не принадлежал ни к одной из сторон [т. е. к “партиям”], существовавших в государстве. Итак, с правдивостью, с какой только смогу, коротко поведаю о заговоре Катилины»[866]. Во вступлении (гл. 1—4) Саллюстий излагает свои взгляды на долг и деятельность гражданина и объясняет, почему для него в его нынешнем положении историография — единственное занятие, достойное человека. Он говорит о своем участии в государственных делах, ради которого он в молодости отказался от занятий литературой, о своем разочаровании в них[867], наконец, о своем намерении описать на досуге деяния римского народа. Он выбрал заговор Катилины: «Ведь именно это злодеяние сам я считаю наиболее памятным из всех по беспримерности преступления и его опасности для государства»[868].
Цели этого произведения современная наука оценивает по-разному: возможно, что автор стремился снять с Цезаря подозрения в причастности к заговору; в нем видят и написанный по поручению Октавиана ответ на личную апологию Цицерона — поэму «О моих замыслах» (De consiliis meis), упоминаемую Дионом Кассием[869], но до нас не дошедшую. Намерение Саллюстия могло быть связано и с политической обстановкой в Римском государстве: внутри страны, с одной стороны, подкупность и развращенность сенатской олигархии, с другой — демагогия «демократов»; вне пределов Италии — независимость полководцев от центральной власти и в то же время зависимость армий от полководцев. Наличие опасности для целостности государства и могло побудить Саллюстия обратиться именно к этой теме.