Выбрать главу

ОЛОНЕЦКАЯ ПЕСНЯ

Над озером, Габ-озером, Сидит, грустит унылый птах. Не здешний он: из дальних стран! Пришиблен он невзгодою, Привязан он хворобою! Сидит, грустит залетный птах! Никто ему ни свой, ни брат! Один-одним, сироточка!
Летят, шумят в поднебесье Стада его товарищей; И веселы и радостны, Летят, спешат на теплый юг. Как взговорит к ним бедный птах: «Ах, братцы вы, товарищи! Вам весело в поднебесье, В поднебесье безоблачном, Близ солнышка, близ красного... И я летал, и я бывал Сопутником и братом вам... Ах, сжальтеся над горестным! Вы скиньте мне по перышку, По перышку, по легкому, Чтоб крылышки, чтоб новые Снесли меня на родину, К родным, к друзьям, в природный край!»
И перышки посыпались! Забилося сердечушко У бедного, у хворого... Но, где возьмись, шелойник-ветр[4], Шелойник-ветр порывистый, Рассеял он все перышки...
И взговорил несчастный птах: «Судьба моя, судьбинушка! Другим ты мать, мне мачеха! Сама ль велишь терпеть напасть, Терпеть напасть, изныть, пропасть Мне бедному, мне горькому, В чужой стране, нерадостной!»
Между 1827-1829

ЗАСУХА

Не освеженная росою Земля засохла, всё в огне, И запад красной полосою, Как уголь, тлеет в тишине. Везде болезнь и вид боязни, Пылят пути, желта трава; Как накануне верной казни Больная узника глава На перси небрежно скатилась, Так опустилися цветки! Уж меж душистыми шелками Не сеют жемчуг ручейки, И под сожженными брегами Упало зеркало реки! Как сладко тут о днях ненастья И о дождях воспоминать!..
Так в засухе мирского счастья: Душа томна, душа болит, Завяла грудь, и ум бескрылый От ярких мыслей не кипит; И часто, как печать, клеймит Чело счастливца вид унылый, И сквозь пустынные глаза, Без дум, проглядывает скука... Но загреми над ним гроза, Проснись в душе уснувшей мука — Вдруг чувства молния блеснет, Из-под ресницы, в пылких взорах, И растопившись, потечет Душа в высоких разговорах; И бодро вспрянет узник-дух, Покоя цепью отягченный, И заблестит чело, как луг, Дождливой ночью освеженный!
Между 1827-1829

РОЖДЕНИЕ АРФЫ

Древнее финское стихотворение, написанное размером подлинника, с изустного перевода проф. Шегрена[5]
Сам наш старый Вейнамена, Сам ладьи изобретатель, Изобрел и сделал арфу. Из чего ж у арфы обруч? Из карельския березы. Из чего колки у арфы? Из каленых спиц дубовых. Из чего у арфы струны? Из волосьев бурных коней.
И сзывает Вейнамена Дев и юношей игривых, Чтоб порадовались арфой, Прозвенев ее струнами... Но была не в радость — радость Не игриво их игранье! Позвал он мужей безженых И женатых звал героев:
Радость всё была не в радость, Не ласкались к звукам звуки... Позвал он старух согбенных И мужей в середних летах: Радость все была не в радость, Не сливался звук со звуком!
Тут восстал наш Вейнамена Сам и сел, как лучше ведал. И своими он перстами Повернул затылок арфы На коленях, к самой груди; И, уставя чинно арфу, Заиграл он сам, наш старец... И была игра игрою, И уж радость стала в радость!
И по всем лесам и рощам Не нашелся ни единый Из больших четвероногих Или чьи малютки-лапки Резво бегают в дубравах, Кто б не шел с толпой послушать, Как искусно будит радость Старый, добрый Вейнамена...
Сам медведь на задних лапах, Упершись на изгороду, Стал и долго слушал песню; Не нашлось в лесах и рощах Никого из всех пернатых, Пестронерых, двукрылатых, Кто б от песни отказался: И слетались все, как тучи Или снежные охлопки.
Не нашлось и в синем море Шестинерых, восьмиперых, Молодых и старожилов, Обитателей подводных, Кто б, узнав о чудной песне, Не пошел ее послушать. И хозяйка водяная, Повалившись на осоку И припавши грудью белой На высокий мшистый камень, Поднялась, чтоб слушать песню...
И у старца Вейнамены Влажны, влажны стали очи, И отхлынули потоки! И скруглялась влага в капли, И те капли были крупны, Как на мшистых тундрах клюква. И катились капли к груди И от груди, потихоньку. На согбенные колена, От колен к ногам и ниже... И прошли сквозь пять покровов И сквозь восемь рунных тканей.
1827 или 1828
вернуться

4

Так называется у туземцев юго-западный ветер.

вернуться

5

Известный профессор Шегрен два раза проходил скалистую Финляндию и олонецкие леса с целью исследования языка финских племен. По зимам заходил он отогреваться в Петрозаводск и словесно переводил мне некоторые из финских стихотворений, имеющих свой особенный размер без рифм, но звучный и приятный.