По Суне плыли наши челны,
Под нами стлались небеса,
И опрокинулися в волны
Уединенные леса.
Спокойно все на влаге светлой,
Была окрестность в тишине,
И ясно на глубоком дне
Песок виднелся разноцветный.
И за грядою серых скал
Прибрежных нив желтело злато,
И с сенокосов ароматом
Я в летней роскоши дышал.
Но что шумит?.. В пустыне шепот
Растет, растет, звучит, и вдруг
Как будто конной рати топот
Дивит и ужасает слух!
Гул, стук!.. Знать, где-то строят грады!
Свист, визг!.. Знать, целый лес пилят!
Кружатся, блещут звезд громады,
И вихри влажные летят
Холодной, стекловидной пыли.
Кивач! Кивач!.. Ответствуй, ты ли?..
И выслал бурю он в ответ!..
Кипя над четырьмя скалами,
Он с незапамятных нам лет,
Могучий исполин, валами
Катит жемчуг и серебро;
Когда ж хрустальное ребро
Пронзится горними лучами.
Чудесной радуги цветы
Его опутают, как ленты;
Его зубристые хребты
Блестят — пустыни монументы.
Таков Кивач, таков он днем!
Но под зарею летней ночи
Вдвойне любуются им очи:
Как будто хочет небо в нем
На тысячи небес дробиться,
Чтоб после снова целым слиться
Внизу, на зеркале реки...
Тут буду я! Тут, жизнь, теки!..
О счастье жизни сей волнистой!
Где ты — в чертоге ль богача,
В обетах роскоши нечистой,
Или в Карелии лесистой
Под вечным шумом Кивача?..»
. . . . . . . . . . . . . .
Так он рассказывал. Ему
Внимала матерь Михаила,
С ним рассуждала, говорила,
Дивясь порой его уму,
Его судьбине... Ей желалось
Узнать, как он владел собой
И как держал духовный бой,
И что в пустыне с ним сбывалось?
И на вопрос: «Покинув свет,
Не знал ли грусти сокровенной?»
Он дал неясный ей ответ.
Вот сей ответ необъясненный
(А что хотел он в нем сказать,
Могу ли я истолковать?):
«На дальнем Севере есть птица.
Она, как слышно, иногда
Перелетает и сюда.
Как мысль, как пылкая зарница,
Она мелькает по лесам.
Ее, как сон, я видел сам.
Грудь — яхонт, и лазурны крылы
Отливом золота горят;
Напев и длинный, и унылый,
И сладостный, как первый взгляд
На жениха стыдливой девы.
Какие звуки!.. Те напевы
Так очаровывают нас,
Когда их слышим в первый раз!..
Заман души, так в душу льются!
Чудесным счастьем и тоской
Все струны сердца потрясутся
И растревожится покой,
Как только песню ту услышишь:
Едва живешь, с боязнью дышишь!..
И время нет... Исчезла даль!..
Как прах, как дым, земное мчится,
И мчится все с ним, что печаль.
Душа, юнея, веселится,
Как после недугов дитя,
Куда-то все летя, летя...
Но из карельцев чудной птицы
Еще никто сей не видал.
Пусть ставят сети и пленицы!
Кто б был он, чтоб ее поймал?
Ее не видят здешних взоры,
Но мне порой видна она,
И с ней мне милы эти горы
И эта дикая страна!..»
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Кто всходит резво на крыльцо
И в терем? В тереме ей рады:
Вот новое для нас лицо!
На ней карельские наряды.
То девушка в семнадцать лет,
То Маша, дочка Никанора!
Она умна, добра и скоро
Нашла и милость и привет,
И ей оказывали ласки
И для нее и за отца.
А паша Маша знала сказки!
Она у сельского чтеца
Училась многому, читала,
Наслушалась от стариков;
Да уж и свет таки видала:
На Шунге в ярмарку бывала,
На лове чолмужских сигов[44],
Была на берегах Неглинки
И воду, верно, там пила[45],
вернуться
44
В заливе у Чолмузи ловятся сиги превосходного качества; их некогда поставляли ко двору.
вернуться
45
Речка Неглинка протекает подле нынешнего губернского города Петрозаводска. Из ключа, подле оной, весь город пользуется водой. Впрочем, в Олонецкой губернии много железных вод, из коих достопримечательнейшие суть Марциальные, при бывшем купоросном заводе, недалеко от чугуноплавильного завода Кончезерского. Сими водами пользовался и подолгу на оных живал достойный вечной памяти император Петр I.