Особый предмет обличений Глинки, распространяемых им письменно через Союз Благоденствия, составляли чиновники, которые, прикрываясь своей политической благонадежностью, разворовывали народное достояние, продавая его иностранцам. Вот одна из записей его тех лет: «...городской голова Жуков, человек злого сердца, плохого ума, войдя в связь с иностранцами, продал им, в полном смысле сего слова, своих сограждан. Торгуя сам пенькою, он старается прежде и выгоднее всего сбыть собственный товар, и на сей-то конец останавливая все течению промышленности и торговли, делает неслыханные притеснения купечеству, из коего беднейшие страждут наиболее. Многие от притязаний его разорились, померли от печали, и, словом, нет ни одного честного купца, который не проклинал бы головы Жукова. Но он не только остается не смененным и не наказанным, но действует еще и губит людей свободно потому, что состоит в теснейших связях с Геттуном, платя ему 25 тысяч в год от думы за право красть у казны 400 тысяч ежегодно и сверх того уплачивая тоже немалую подать за право стеснять торги и промыслы и обижать купечество». Вообще основными задачами Союза Благоденствия, по мнению Глинки, должны были стать борьба за уничтожение военных поселений, за гласный суд, против злоупотреблений и небрежности уголовной палаты. Поддерживая благотворительные и обличительные мероприятия тайных обществ, он писал: «Благополучна та страна, где тюрьмы пусты, житницы полны, доктора ходят пешком, а хлебники верхами... крыльца судилищ заросли травою». Однако, не принимая идей буржуазного конституционализма, все более и более распространившихся в тайных обществах, он вскоре от их деятельности отошел, а в Северное общество вступить отказался...
О готовившемся восстании декабристов Глинка знал. Следуя правилам офицерской чести, молчал, но при встречах с друзьями, в частности с Александром Бестужевым, просил «не делать никаких насилий», полагая, что «на любви единой зиждется благо общее, а не на брани». В то же время он был убежден в обоснованности многих социальных и экономических требований, выдвигаемых декабристами, о чем нередко говорил с генерал-губернатором. Надо думать, что не без влияния Глинки Милорадович незадолго до гибели отпустил на волю всех своих крестьян.
В 1820 году в жизни Глинки произошло событие, имевшее для него роковые последствия: его посетил некий Григорий Абрамович Перетц, который, в частности, стал всячески убеждать его в необходимости использования в России ротшильдовских займов и влияния его компаний. Во всяком содействии подобным предприятиям Глинка отказал...
Через несколько дней после подавления восстания на Сенатской площади он был арестован. Основанием для ареста оказались... показания Григория Псротца о тайном обществе «Хейрут» («Свобода»), которое они якобы создали с Глинкой. Добившись встречи с Николаем I, Глинка стремится доказать императору, что обвинение против него — результат клеветы подспудных «доносителей» и «ловителей». В ответ император, помахав рукой над головой Глинки, произнес слова, вошедшие во все жизнеописания поэта: «Глинка, ты совершенно чист, но все-таки тебе надо окончательно очиститься».
9 июля 1826 года полковник Глинка отставлен от службы и сослан на жительство в Олонецкую губернию. Позже Федор Николаевич вспоминал, что именно там освободился он от губительных заблуждений — очистилось сердце, исправились помыслы. В одном из стихотворений времен карельской ссылки он записал: «В твоей живительной волне переродилось все во мне».
В Петрозаводске, определенный на службу в губернское правление, Глинка, помимо исполнения непосредственных обязанностей, много занимается исследованием Олонецкой губернии, жизни карелов, природы края. Давний интерес его к географии и краеведению отразился и на поэтическом труде — Глинка был первым переводчиком на русский язык великого карело-финского эпоса «Калевала». Кроме того, он пишет там две большие поэмы: «Дева карельских лесов» и «Карелия, или Заточение Марфы Иоанновны Романовой», которые содержат разнообразные поэтические описания природы этого края. Но что самое главное — поэма «Карелия» стала началом совершенно новой полосы и в поэтической работе, и в жизни Федора Николаевича. Обратившись к событиям более чем двухсотлетней давности, к народно-освободительной борьбе начала XVII века, к временам чудесного возрождения погибавшей во внутренней розни и от внешнего врага России, поэт, опираясь и на личный опыт путешественника и воина, и на опыт истории, ясно и определенно выразил, где и в чем корни русской силы и славы...