В письме к давнему приятелю своему П. А. Гаевицкому (29 июля 1807 г.) Державин заметил по поводу оды своей «Афи-нейскому витязю»: «Приметить надобно, что без ключа, или без особливого объяснения, аллегории ее в совершенном смысле многие не поймут и понимать не могут; ибо всякое слово тут относится к действиям, лицам и обстоятельствам того времени, как она писана, чего теперь и объяснять было бы неосторожно; а эта история уже после меня может объясниться из записок, мною оставленных, так как и о многих прочих моих сочинениях, которые хотя и читают теперь, но прямые мысли, может быть, некоторые только понимают» [7].
«Объяснения» и «Записки» — бесценный материал для истории литературы. Не только потому, что они раскрывают эпоху в ее частных проявлениях и воссоздают ее атмосферу. Они живой факт державинской биографии и возвращают стихи Державина к той почве, с которой они были неразрывно связаны, к впечатлениям бытия, вдохновлявшим и питавшим их на протяжении всей жизни поэта. Ибо деятельность, судьба и стихи Державина — единое целое, неделимое по своей сути.
Намеки, анекдоты, «случаи», когда они не были намеренно зашифрованы Державиным, читатель его времени легко угадывал. И, конечно, момент узнавания сообщал этим стихам ту особую привлекательность, которой обладает разгадывание аллюзий для читателей определенного времени и определенного круга.
К концу XVIII — началу XIX века стихи Державина начали неуклонно отрываться от того, что в свое время было поводом для них. Прежде всех и острее всех это ощутил сам поэт. В 1815 году, когда А. Ф. Мерзляков, уже известный критик и профессор Московского университета, опубликовал разбор его оды «На взятие Варшавы», Державин почти сердито написал ему: «Так будьте, милостивый государь мой, на счет моих незаслуженных хвал поумереннее. Вы знаете, что время и место придают красоты вещам. С какой и когда точки зрения, кто на что будет глядеть: в одно и то же время одному будет что-либо приятно, а другому противно. Самая та же ода, которую вы столь превозносите теперь, в свое время была причиною многих мне неприятностей. <...> Вы мне скажете, что до этого вам нужды нет, но что вы только смотрите на красоты поэзии, будучи поражаемы ими по чувствам вашего сердца. Вы правы; но смею сказать: точно ли вы дали вес тем мыслям, коими я хотел что изобразить, ибо вам обстоятельства, для чего что писано, неизвестны. <...> ...в некоторых моих произведениях и поныне многие, что читают, того не понимают совершенно...» [8].
Диктуя «Объяснения» и работая над «Записками», Державин закреплял связь стихов с эпохой, своей биографией, с историческим моментом — со всем тем, что когда-то давало им жизнь, а вместе с тем было и его жизнью, или, как писал он Хвостову, «вело его на Геликон». Недаром князь П. А. Вяземский, человек проницательный и великий острослов, заметил, что стихи Державина, «точно как Горациевы, могут при случае заменить записки его века» [9].
Но в «Объяснениях» в отличие от серьезных и даже тяжеловесных «Записок» было нечто очень важное для Державина. Они стали прозаическим подкреплением к тому, что он называл «забавным слогом» своих стихов, развивали полуигровой метод, который с такой поразительной легкостью и беззаботностью соединял, скрещивал «горнее» и «дольнее», отвлеченное и сугубо личное, парящий дух и земные дела, эстетическое и внеэстетическое.
Стихи его разрушали классицизм изнутри, а «Объяснения» еще настойчивее, чем стихи, утверждали самоценное значение житейского факта, быта, конкретной индивидуальности, повседневной мелочи.
Он осознавал огромную дистанцию, разрыв между стихом и примечанием к нему, но именно в этом разрыве и был для Державина элемент игры, «забавы», вовлечения в эту забаву читателя, воображавшего, читая стихи, одно и находившего в «Объяснениях» совсем другое.
В своих «Объяснениях» он вел читателя от многозначного, философского, отвлеченного к конкретному и земному, показывая их неразрывную взаимосвязь. В восьмой строфе стихотворения «Ключ» (1779) Державин писал:
Конечно же, читатель думал, что это написано о Поэте с большой буквы. Но Державин разъяснял читателю, что он имел в виду «Михаила Васильевича Хераскова, сочинителя «Россияды» [10]. Можно подумать, что, не будь Хераскова, образ Поэта вовсе не появился бы в стихотворении!
Державин так последовательно и настойчиво связывал свою поэзию с определенными лицами, с чувственными, осязательными проявлениями бытия, будто страшился, что «высокие парения» его стихов когда-нибудь оторвут их от земли и навсегда унесут в эмпирей. Примечания вновь возвращали стихам связь с почвой, с давно забытыми или потускневшими от времени реалиями, а вместе с тем тот изначальный, конкретный смысл, который вкладывал в них поэт.
10
Объяснения на сочинения Державина, им самим диктованные родной его племяннице Е. Н. Львовой в 1809 году. СПб., 1834, ч. I, с. 24. Далее: Объяснения