По поводу последней строки Державин писал: «В доме Автора одна комната была убрана соломенными обоями первой жены его» [18]. Делая это примечание, он словно ведет за собою в бессмертие и свою Плениру, первую, так горячо и нежно любимую жену, и скромный плод ее творчества. Или:
Державину мало, что в двух лаконичных строках он создал великолепный образ. Он хочет непременно указать, что это не водопад вообще, а именно тот, который видел он сам: «Сим описывается точное изображение водопада в Олонецкой губернии, Кивачем называемого...» [19].
Недаром воспоминания Державина носят характерное название: «Записки из известных всем происшествиев и подлинных дел, заключающие в себе жизнь Гаврилы Романовича Державина». Жизнь, в которой для поэта не было ничего бесконечно малого, недостойного внимания, наблюдения, пристального разглядывания. Причины такого скрупулезного интереса к своей и чужой — любой человеческой жизни — верно определил Г. А. Гуковский: «Культ конкретного, живого человека, а не отвлеченного, подвергнутого «разумному» анализу человека классицизма, культ человека, имеющего право на жизнь, свободу, мысль, творчество и счастье независимо от того, монарх он или подданный, дворянин или крепостной, — привел к изображению простых, обыкновенных людей, полнокровных и целостных, с их духом, душой и плотью, е их бытом, окружением, нравами, привычками, со всеми материальными мелочами их жизни» [20].
Будь иначе, из-под пера Державина никогда не вышло бы «Евгению. Жизнь Званская», где он благодарит создателя за каждый прожитый день, за то, «что вновь чудес, красот позор / Открыл мне в жизни толь блаженной». А «чудеса» для него — это и «тетеревей глухое токованье», и «коней ржанье», и «усатый староста», который «Дает отчет казне, и хлебу, и вещам, / С улыбкой часто плутоватой», — все, чем живет и дышит человек, в том числе и послеполуденная трапеза:
Почти все исследователи Державина писали о живописной выразительности этой строфы, о редком богатстве ее цветовой гаммы. Конечно, Державин достиг в «Жизни Званской» небывалого художественного мастерства, но разве само ато мастерство не плод отношения к жизни, особого психологического склада поэта, одержимого идеей закрепить в слове, звуке, краске каждое мгновение бытия во всей его индивидуальной неповторимости, чтобы сохранять, сберечь, не дать бесследно исчезнуть.
Не в этом ли разгадка державинских «Объяснений»? Ведь и здесь, как и в стихах, поэт хочет сохранить для потомков мгновение, случай, забытое или полузабытое имя и даже награды, должности и чины, которыми он был пожалован. «Ничто не должно кануть в Лету» — эти слова могли бы стать девизом и к «Объяснениям» и к «Запискам».
говорит Державин в стихотворении «Лебедь» (1804), а в «Объяснениях» замечает: «Средь звезд или орденов совсем не сгнию так, как другие» [21].
В стихах он шел от конкретного к неслыханно высоким образам; в «Объяснениях» же возвращал эти образы с неба на землю, словно желая показать равновеликость, равнозначность для жизни мгновенного повода к созданию стиха и его последующего художественного воплощения.
Кто знает, быть может, и в самом деле посетила его мысль об орденах, когда он писал эти строки? Но как же далеко ушел от нее Державин! Скорее же эта мысль возникла у него, когда он Диктовал «Объяснения». Впрочем, оттолкнуться Державин мог действительно от чего угодно, ибо причудливость художестзенно-поэтических ассоциаций неисчерпаема и находится далеко за пределами рационально-логического мышления. Ведь известно, например, что Суриков задумал написать «Боярыню Морозову», увидев ворону на белом снегу. Только Державин, будь он на месте Сурикова, непременно увековечил бы эту ворону в «Объяснениях».
20
Гуковский Г. А. Г. Р. Державин. - В кн.: Державин Г. Стихотворения. "Сов. писатель", 1947, с. XXVIII