2
От моих поцелуев трепещут и бьются
пугливые руки. И звуки печальные слов я готов
уронить – я роняю – в пустые глухие разрывы
часов пролетающей ночи.
Я вижу воочию лик непонятно святой, лик
сияющий – той, что послушно отдáла безвольные
руки рукам моим... Больно, мне больно от
скорби, склоняющей лик побледневший – почти
потемневший от тайной тоски.
Что же это такое?!.
Мы рядом, мы близко... тела поднимают
цветы, восклицая: эвое! в расцвете зари,
разрывая кровавые тучи, срываются ветром
веселые звуки тимпанов...
и две устремленых души – точно трели
цевницы – в мечте голубиной туманов...
Зачем же бледны наши лица? Какая зловещая
птица парит над уснувшею кровлей и бьется
в ночные слепые и черные окна? Зачем пробе-
гает по сомкнутым скорбным губам вере-
ница улыбок – загадочных, странных, больных?
Что скрываешь, о чем ты молчишь, непонятная
девушка?
Тело твое вдохновенное, тело твое совершен-
ное здесь, рядом с телом моим – вот, я
слышу шум крови, дрожание жизни; касаюсь
его, изучаю черты, покрываю усталую голову
жесткими косами, точно застывшее пламя
лучей...
Правда, – миг...
но пусть будет он ночью, пусть тысячью и
миллионом ночей, –
разомкнутся ли губы, сойдут ли слова, пробе-
гут ли случайные тени? взойдет ли нога
на ступени, откроет ли робко рука двери
храма, святая святых, полутемного, полупрох-
ладного; возле ковчега склоню ли колени, ков-
чега твоей плотно замкнутой тайны?
Зачем так случайно, зачем так печаль-
но меня повлекло к твоему непонятному телу?
зачем так послушно ты мне протянула
пугливые руки,
несмелые звуки признаний прослушала молча?
Вот, нету теперь ожиданий трепещущей
радости,
нету желаний влекущего грознокипящего
злого предела!
Пропела печальная флейта и нет уже
звуков – в ответ – еле слышное эхо в ле-
сах – над рекой.
Я почти ощущаю широкие взмахи несущейся
ночи.
И точно вздымаются в страхе далекие дни, как кри-
кливая стая, взлетая и падая вниз.
Вот спокойно и твердо встаю – так пойду я
навстречу опасности, полный сознанья ее.
Голос тверд и отчетливы жутко движенья. Ты
чувствуешь это и ты уронила: мне страшно...
. . . . . . . . . . . . . . .
Глухо закрылось крыльцо, сквозь стеклянную
дверь потемнело склонилось лицо.
Ухожу с каждым шагом все дальше...
426[30]
3
Из «Петруши»
Часть вторая
сц. II
Грязная кухонка. Большая печь. Грязные ведра, метла,
связка дров. Корыто. В углублении засаленная
штопаная постель.
Тетка – старая, сухая, в мужниных сапогах.
Входит Петруша.
Тетка: куда только тебя черти носят? навязался
на мою шею! красавец! Горб-то спрячь свой,
чего выставил. Тетка старая, еле ноги воло-
чит, а ему бы по полям шнырять. Сели на
мою шею... Вынеси ведро.
Петруша с трудом, кряхтя исполняет это.
Ему, видимо, очень тяжело.
Тетка: отец твой сегодня заявился...
Петруша выронил ведро, мгновенно побледнел.
Тетка: Чего стал? Пойди, поцелуйся. На дворе
лежит. Предлагала ему в доме, на людях не
срамиться – нет, потащил туда сено. Водкой
так и дышит.
Петруша (с трудом): Папа?
Тетка: Да, папа... Гибели на вас нет с твоим
вернуться
425. Literární archiv Památníku Národního písemnictví (Прага). Архив А.Л. Бема,cтихотворения Л. Гомолицкого, № 10. Автограф. По старой орфографии. Приложение № 2 к письму Гомолицкого от 7 июня 1926 г.
Во втором абзаце первая строка – слово «непонятно» вписано вместо вычеркнутого «невероятно».
вернуться
426. Literární archiv Památníku Národního písemnictví (Прага). Архив А.Л. Бема,cтихотворения Л. Гомолицкого, № 10. Автограф. По старой орфографии. Приложение № 2 к письму Гомолицкого от 7 июня 1926 г.
Этот набросок пьесы о Петруше, от которой сохранились лишь сцены второго акта, примечателен обращением к переходным формам от стиха к прозе.