ты видишь?
П.: Я вижу – колеса.
С.: Колеса?
П.: Цветные, в огнях... драгоценный узор. Ко-
лесница несется, взвиваются кони. Их гривы
сверкают... Мне больно, мне больно глазам.
С. (Прижимается все ближе и ближе к нему): Ты
дрожишь...
––––
Насытившись блаженным видом снов
своей жены, я целый день готов горсть
хлеба выгрызать из скал с рычаньем,
благодаря в молитве за ничто.
Вы видите, каким пустым желаньем
копчу я нынче наш небесный кров. Вы
скажете, – устал я от познанья, от
дерзости неслыханной и слов?
Наверно, нет: когда ночным мерцаньем
забродит мир, во сне я мерю то, что
одолеть еще не мог дерзаньем,
чтобы верней, скопившись сто на сто,
вцепиться в гриву неба с ликованьем,
прыжком пробивши череп расстоянья.
Я не один теперь – я вместе с кем-нибудь: со зверем,
дышащим в лицо дыханьем теплым, щекочащим го-
рячей шорсткой грудь, когда в ночи грозой сверкают
стекла;
и, только день омытый расцветет, я раскрываю
миру свои веки – все, что живет, что движется, зовет:
деревья, звери, птицы, человеки – мне начинает вечный
свой рассказ, давно подслушанный и начатый не раз;
и даже хор мушиный над столами, следы, в песке
застывшие вчера... мне говорят бездушными губами
все утра свежие, немые вечера.
Их исповедь движения и слова мне кажется к шагам
моим тоской. Спуститься серце малое готово к ним
неизвестной разуму тропой.
И иногда я думаю тревожно: когда скует бездвижье и
покой, и будет мне страданье невозможно, – увижу ли
сквозь землю мир живой? Какие грозы мутными дождями
мое лицо слезами оросят, когда в земле под ржавыми
гвоздями ласкать земное руки захотят!
В движеньи времени, лишь вспыхнет
новый день, мы в прошлое отбрасываем
тень, и наше прошлое под тенью ожи-
вает (так ствол подрубленный от
корня прорастает).
Дай крепость зренью, слуху и словам,
чтобы, прикрыв дрожащие ресницы,
прошел в уме по прежним берегам, где
теплятся потухшие зарницы.
В моих блужданьях следуй по пятам,
Ты, уронивший в эту пахоть мысли, – ды-
ши дыханьем, ритмом серца числи.
Пусть чувствует дыхание Твое и я,
и каждый, кто страницы эти раскроет
молча где-нибудь на свете, в котором те-
ло таяло мое.
22.IX.27. Острог, Замок.
1
Ребенком я играл, бывало, в великаны:
ковер в гостиной помещает страны, на
нем разбросаны деревни, города; растут
леса над шелковиной речки; гуляют мир-
но в их тени стада, и ссорятся, воюя,
человечки.
Наверно, так же, в пене облаков с бле-
стящего в лучах аэроплана парящие
вниманьем великана следят за сетью
улиц и садов и ребрами оврагов и холмов,
когда качают голубые волны кры-
латый челн над нашим городком пу-
гающим, забытым и безмолвным, как
на отлете обгоревший дом.
Не горсть надежд беспамятными
днями здесь в щели улиц брошена, в
поля, где пашня, груди стуже оголя, зи-
мой сечется мутными дождями. Сви-
вались в пламени страницами года, за-
пачканные глиной огородов; вроставшие,
как рак, в тела народов и душным
сном прожитые тогда; – сценарии,
актеры и пожары – осадком в памяти,
как будто прочитал разрозненных
столетий мемуары.
За валом вал, грозя, перелетал; сквозь
шлюзы улиц по дорожным стокам с по-
лей текли войска густым потоком,
пока настал в безмолвии отлив. Змеится
вех под лесом вереница, стеной проз-
рачной земли разделив: там улеглась, во-
рочаясь, граница.
–––
За то, что Ты мне видеть это дал,
молясь теперь, я жизнь благословляю. Но и
тогда, со страхом принимая дни об-
нажонные, я тоже не роптал. В век за-
каленья кровью и сомненьем, в мир испы-
танья духа закаленьем травинкой
скромной вросший, от Тебя на шумы
жизни отзвуками полный, не отвечал
движеньями на волны, то поглощавшие
в мрак омутов безмолвный, то изры-
гавшие, играя и трубя.
вернуться
427. Literární archiv Památníku Národního písemnictví (Прага). Архив А.Л. Бема,стихотворения Гомолицкого № 1. Автограф. По новой орфографии. Включено в подборку стихов, посланных А.Л.Бему при письме от 22 февраля 1926 г. Ср.: № 380, 396.
вернуться
428. Послано в письме к А.Л. Бему от 27 августа 1927 с указанием, что это последнее стихотворение, созданное после «К Полудню».
вернуться
429-432 – Literární archiv Památníku Národního písemnictví (Прага). Архив А.Л. Бема, pукописи Гомолицкого. № 17. Автограф цикла стихотворений, посланный в составе письма к Бему от 15 марта 1928. Рукопись примечательна доведением до крайности орфографических новшеств Гомолицкого (он придерживался их и в своем письме к Бему): он не только перешел на новую орфографию (устранив яти и твердый знак), но и, не довольствуясь этим, устранил повсюду мягкий знак, заменив его апострофом; вдобавок он (хоть и непоследовательно) прибегает к «фонетическому» принципу, снимая «непроизносимые» согласные (серце, чуства), не обозначая мягкость после шипящих (лиш, тиш), ставя о (вместо е) после них (обнажонные, окружон, жосткие) и пользуясь на письме аббревиатурой (м.б. – вместо может быть). При публикации редакторы приблизили орфографию к нормальной.