Выбрать главу
Врастающий в небооснову там корень жизни зреть дано, – исток невысловимый слова, – его гномическое дно.
2
Совидцев бледных поколенья богаты бедностью своей. Был вихрь российский, средостенье веков – умов – сердец – страстей. Из апокалипсиса в долы по черепам и черепкам трех всадников вели глаголы, немым неведомые нам. Я зрел: передний – бледный всадник скакал через цветущий сад, и белый прах цветов и сад сник в огнь, в дым, в сияние – в закат... Но поутру вновь пели пчелы, был страсти жалящий язык: следами Данта в гром веселый, в огнь вещный – вещий проводник. Лишь отвлекали кровь касанья стволистых девственниц – припасть, березе поверяя знанье: все – Бог, Бог – страсть.
3
Дано отмеченным бывает сойти в себя, в сей умный круг, – в такое в, где обитает тысяче–лик, –крыл, –серд и–рук царь нижнего коловращенья из узкого в безмерность вне путь указующий из тленья, в виденьи, вѝденьи и сне. Не праотец ли, множа перстность, путь смерти пожелал открыть (чтоб показать его бессмертность и в светлость перстность обратить), – на брег опустошенной суши, в плеск герметической реки, где в отонченном виде души, неточной персти двойники...
4
Бессмертные все эти слоги: – Бог – страсть – смерть – я слагали тайнописью строгий начальный искус бытия. Но и в конце его – Пленира, дом, мед – я знал, как в годы те, пристрастия иного мира и милость к этой нищете. Когда любовь меня питает, по разумению хранит, когда она меня пытает, зачем душа моя парит, зачем речения иные предпочитает мой язык, ей непонятные, чужие (косноязычие и зык), – одической строкой приятно мне в оправданье отвечать, а если это непонятно, – безмолвно, гладя, целовать и думать:
5
 сникли леты, боги, жизнь нудит, должно быть и я длю сквозь тяготы и тревоги пустынножитье бытия. Взгляну назад – зияет бездна до стиксовых немых полей, вперед взгляну, там тот же без дна провал, зодиакальный вей. Средь вещного опоры ищет здесь, в светлой темности твой зрак, и призраком сквозится пища, и плотностью страшит призрак. Чуть длится свет скудельной жизни: дохнуть – и залетейский сон, приускорен, из ночи брызнет: лёт света летой окружен. Но и в сей час, в вей внешний взмаха последний опуская вздох, просить я буду: в персты праха подай мне, ближний, Оду Бог.

Рукописные тексты

420[24]

1
 В дни, когда обессилел от оргии духа, слепой от сверкавшего света, глухой от ревевшего грома – пустой, как сухая личинка, ночной тиши- ной, я лежал, протянувши вдоль тела бессильные руки.  И смутные грëзы касалися века, глядели сквозь веко в зрачки. Голос их бесконечно спокой- ный, глаза – отблиставшие, руки – упавшие, точно косматые ветви березы.  Я думал: не нужно запутанных символов – «умного» света нельзя называть человеческим име- нем, пусть даже будет оно – «Беатриче».  Не гром, не поэзия в свете, меня облиставшем, явились: сверкало и пело, пока нужно было завлечь меня, темного – наполовину глухого, отвлечь от святой мишуры... Не стремление, не «сладострастие духа», не оргия, даже не месяц медовый, но дни утомительной службы, но долг. И умолк мой язык, как старик, бывший... юношей.
вернуться

24

420. Literární archiv Památníku Národního písemnictví (Прага). Архив А.Л. Бема, стихотворения Гомолицкого. № 1. Автограф. По старой орфографии.