В первые годы революции, когда мануфактуры находились под главным управлением графа d’Angiviller, правительству пришлось считаться с брожением рабочих, и оно всюду пошло на уступки, где только от него непосредственно зависело удовлетворение выставленных требований, и только в Бове, как выше замечено, где рабочим в этот период нужно было еще считаться непосредственно с предпринимателем, дело не окончилось их победой. Нам нет никакой нужды строить априорные предположения относительно того, чем объясняется такая уступчивость: документы явственно дают понять, что двор боялся в эту критическую эпоху возбудить против себя рабочих и в конце концов выбросить на улицу несколько сот человек, которые уже прямо и непосредственно могли бы сваливать вину за свою несчастную участь на короля. Общее положение дел, триумф революции — все это сильно помогло рабочим в 1790 г., когда шли их переговоры с начальством. Королевский двор согласился на уступки, которые были для него очень невыгодны, и только украдкой, исподтишка главное начальство королевских мануфактур старалось сократить эти новые и очень неприятные для него расходы (распоряжениями не принимать новых рабочих, всячески стараться сокращать число уже существующих и т. п.). Такова в общем была политика графа d’Angiviller и сменившего его в главном начальствовании над мануфактурами в середине 1791 г. интенданта цивильного листа De la Porte, при котором, нужно сказать, на мануфактурах все было вполне спокойно, ибо, с одной стороны, рабочие были удовлетворены своими недавними завоеваниями, а с другой стороны, финансовый кризис еще не обострялся так страшно, как впоследствии, ассигнации еще не были так обесценены, а задерживать заработную плату так, как это делала впоследствии, например, Директория, королевский двор, конечно, не мог осмелиться и, судя по документам, боялся волнений, даже когда изредка случались просрочки в один месяц. Наступает 10 августа и конец монархии. Рабочие национальных мануфактур попадают вскоре в руки министра внутренних дел Ролана.
За короткое время своего вторичного министерства жирондистский министр является в наших документах человеком, который прежде всего стремится к строжайшей экономии в расходовании казенных денег на национальные мануфактуры и вместе с тем нисколько не боится возможных волнений среди рабочих. Он прямо ведет атаку против сделанных уже полтора года тому назад уступок, требует от рабочих беспрекословного подчинения своей воле, грозит недовольным рабочим увольнением, подчеркивает мысль о необходимости субординации и т. д. По самому тону своего отношения к рабочим это прямой предшественник Люсьена Бонапарта. Такая мера его, как, например, требование подписи рабочих, что они согласны подчиниться ненавистному для них восстановлению посдельной платы, с угрозой уволить неподписавшихся, обличает не только полнейшую уверенность в своей силе и в слабости рабочих, но и желание эту свою силу вполне явственно продемонстрировать.
Он горько упрекает тех, кто, по его сведениям, способствовал излишней (по его мнению) уступчивости бывшего начальника, графа d’Angiviller; и ему, республиканскому министру, приходится выслушать от рабочих робкий намекающий упрек, что при монархии d’Angiviller удостоил узнать мнение рабочих перед тем, как решить их участь, а он, Ролан, республиканский министр, и этого не хочет сделать. Конечно, разница тут была лишь в том, что d’Angiviller боялся, а Ролан не боялся рабочих, ибо монархия 1790–1791 гг. была слаба, а республика 1792 г. была сильна; и раздражение нескольких сот парижских и севрских рабочих, являвшееся в глазах погибавшего двора таким ингредиентом общей смуты, который мог стать опасным, в глазах Ролана не имело значения.
Рабочие готовы были смириться перед Роланом, который, как некоторые из них потом заявляли, терроризировал их угрозой увольнения, но опять их выручил дальнейший победоносный ход революции.
Монтаньяры сменили жирондистов. Ни прежде, ни после, за всю эпоху революции, власть не относилась к рабочим так гуманно, не обнаруживала такого стремления поднять их самодеятельность, как в 1793–1794 гг. Часто грустят по поводу «вандализма якобинцев», сжегших такие-то произведения Гобеленов, разбивших такие-то севрские статуи и вазы только потому, что эти предметы искусства изображали монархические и феодальные сюжеты. Историк рабочего класса во всяком случае скажет, что относительно рабочих вообще якобинцы «вандалами» отнюдь не были, в частности относительно рабочих национальных мануфактур. Мало того, они проявили весьма широкий взгляд на общегосударственное значение этих заведений, — взгляд, до которого никогда не мог возвыситься Ролан. При них республика обуревалась такими же и еще худшими невзгодами, нежели при Ролане, и однако они, в лице министров внутренних дел (особенно Paré), в лице комитета и комиссии земледелия и искусств, в лице Комитета общественного спасения и самого Конвента, упорно желали даже путем жертв, столь трудных при тогдашнем состоянии финансов, сохранить для государства эти «школы искусств».