Гордая вора в будущее, столь характерная для деятелей первых лет Конвента, сказывается в действиях власти в эту эпоху по отношению к национальным мануфактурам. Тут мы имеем дело с проявлением того настроения этих деятелей, которое так хорошо по другому поводу охарактеризовал Léon Cahen: «… ils ne craignaient pas la ruine parce que la nation devenue libre disposait selon eux de richesses immenses qu’il était impossible d’évaluer exactement. II y a eu là comme un phénomène de religiosité, un mouvement de foi dans la vertu de la France et de la liberté»[381]. Что касается попыток дать рабочим известную организованность, ввести их представителей в администрацию, укрепить взгляд на рабочих как на людей, с которыми дирекция должна братски делить заботы по управлению и так далее, то рабочие оказались недостаточно энергичными и подготовленными, чтобы закрепить за собой эти дары судьбы, ибо тут они только шли за революцией и после наступления термидорианской реакции без каких бы то ни было следов борьбы, как мы уже заметили, опять вернулись к своему совершенно подчиненному положению. Вообще, и принося материальные жертвы для сохранения мануфактур, политические деятели 1793–1794 гг. думали о будущем, и, делая попытку возвысить положение рабочего персонала, они шли не только далеко впереди современных им частных предпринимателей, по, можно сказать, впереди и тех самых рабочих, о пользе которых они заботились.
Термидорианская реакция и особенно эпоха Директории ознаменованы в интересующей нас тут области стремлением поддержать авторитет администрации и дисциплину среди рабочих, и это стремление тем заметнее, чем меньше в сущности было поводов со стороны рабочих к тому, чтобы подобная тенденция проявлялась. Бюрократический формализм также становится заметнее, нежели был в предшествующие годы; полицейская подозрительность, бывшая во времена Директории на очереди дня, распространяется в городах в особенности на рабочий класс, и рабочие национальных мануфактур не составляли в этом отношении исключения [382].
Но правительство при Директории вовсе не боялось, собственно, рабочих, как боялся их, например, королевский двор в первые годы революции, и оно иной раз проявляло некоторую небрежность по отношению к ним. Персонал национальных мануфактур пережил именно в эти годы самые острые страдания, и финансовый кризис был, конечно, главной, но едва ли всегда единственной их причиной. Министерство внутренних дел в период полного обесценения ассигнаций, а затем мандатов давало рабочим одну прибавку за другой, но эта помощь в значительной мере оставалась, как сказано, чисто иллюзорной, и когда с весны (март — апрель) 1797 г. звонкая монета (начавшая появляться в обороте уже с середины 1796 г.) заменила мандаты, то правительство систематически целыми месяцами стало задерживать выдачу рабочим платы и ничего не платило даже за те произведения, которые именно в этот год в обильном количестве отбирала из национальных мануфактур для собственных нужд (подарков представителям иностранных государств, украшения дворцов и т. п.). При всем недостатке финансовых средств у Директории находились в эти годы на многое такое, что более терпело отлагательства, суммы, которые в несколько раз превышали издержки на национальные мануфактуры.
Конечно, далеко не в первые же месяцы Консульства поправилось отчаянное положение рабочих. Для севрских рабочих время Консульства ознаменовалось катастрофой — массовым увольнением рабочих во имя экономии. Но в общем для рабочих остальных национальных мануфактур и для оставшихся севрских рабочих эпоха, начавшая упорядочение финансов, не могла не быть ео ipso временем улучшения их материального быта. Что же касается до тенденций всеми мерами поддерживать «дисциплину», «субординацию», «добрый порядок и спокойствие», то в этом отношении Консульство, конечно, продолжало дело Директории…
Время господства монтаньяров оказалось таким образом единственным моментом за все десятилетие, когда правительственная власть, нисколько не боясь рабочих, относилась к ним вместе с тем вполне искренно благожелательным образом, наиболее последовательно демократически. И эпохи, как предшествующая этому краткому моменту, так и следующая за ним, оттеняют его обе одинаково отчетливо. Это один из тех выводов, которые подтверждаются также данными, относящимися к рабочим частных промышленных предприятий. В следующих наших этюдах мы увидим, что это не единственное заключение, выведенное из документов национальных мануфактур, но вместе с тем не лишенное значения и для истории более многочисленных категорий рабочего класса.
382
Любопытна, например, следующая история, имевшая место в январе 1798 г. Директор Savonnerie позволил рабочим пользоваться в свободное время для развлечений одним пустым залом заведения. 2 плювиоза (21 января) в день принесения присяги, которую требовала Директория (в ненависти к королевской власти и к анархии), рабочие собрались в этом зале, чтобы поразвлечься. В 7 часов вечера явился полицейский комиссар и предложил дирекции объяснить полицейскому управлению (bureau central) в чем состоит «le genre d’ amusement qu’eile avait autorisé». Директор написал объяснение, зачем эти невинные развлечения разрешены рабочим (чтобы «entretenir parmi eux l’union et l’intelligence»), в удостоверил, что туда допускаются только родственники рабочих и что все происходит под его надзором (le directeur a l’oeil ouvert sur la conduite de tous). Завязалась довольно оживленная переписка, и из министерства прислали (уже из Bureau des arts, непосредственно заведовавшего во времена Директории мануфактурами) бумагу, в которой указывали дирекции, что все-таки лучше было бы уведомить полицию, раньше нежели разрешать эти собрания, о мерах, коими директор рассчитывает обеспечить спокойствие. Директору строго ставится на вид, что «cette réunion ne peut avoir lieu que sous sa responsabilité particulière et qu’il demeure garant des événements qui pourraient troubler le bon ordre et la tranquillité publique», и рекомендуется тщательнейший надзор. Нац. арх. О2 907, Objets relatifs au directeur personnelement;