И уже тогда «все предосторожности», обусловливаемые «гуманностью» и «осторожностью», будут приняты, и, заявляет докладчик, «вы можете тогда без беспокойства издать декрет, который общественное мнение и даже хорошо понятый интерес этих рабочих уже давно просят у вашей мудрости» [26].
Прения, последовавшие после прочтения доклада, имеют мало принципиального интереса. Подчеркивалось, что администрация считает рабочих опасными [27]; говорилось, что «благо государства зависит от того, чтобы не увольнять в момент, подобный настоящему, людей, которые могли бы распространить беспорядки в королевстве»; Малуе, член правой, спрашивал, «приняты ли муниципалитетом Парижа меры к тому, чтобы внезапное уничтожение благотворительных мастерских не нарушило общественного спокойствия» [28]. Ларошфуко-Лианкур успокоил Малуе, заявив, что «министр и командующий национальной гвардией, директория департамента и муниципалитет» были приобщены к совещанию о декрете. Краткие и несущественные возражения делались относительно распределения сумм, ассигнуемых на новые работы, и т. д. Декрет прошел в тот же день, 16 июня 1791 г., и благотворительные мастерские перестали существовать.
Беспокоился не только Малуе, но и лица, ближе его стоявшие к делу. Уже в самый день 16 июня 1791 г. мэр Бальи писал Лафайету [29]. «Я полагаю, — писал он, между прочим, — что Национальное собрание решится на это (т. е. уничтожение мастерских), только принявши величайшие предосторожности, чтобы по крайней мере большей частью пристроить увольняемых рабочих… Как бы ни были мудры эти предосторожности, мы извещены, что один только проект уничтожения мастерских вызывает ропот, уже веет дух возмущения. Мы вас просим, monsieur, держать возле мастерских силы, достаточные, чтобы сдержать рабочих. Вы отдадите необходимые приказания, чтобы поддержать спокойствие в тех мастерских, которые вам известны, а скоро мы препроводим вам список мест, за которыми нужно особое наблюдение».
Беспокойство не оправдалось. 28 июня рабочие подали Национальному собранию петицию [30], в которой умоляли взять назад декрет об уничтожении мастерских. Они говорили в петиции об ожидающей их «братской могиле», о своем отчаянном положении, о преданности революции и ее началам. «Мы убеждены, что патриотизм побудил вас закрыть мастерские, потому что их изображали перед вами как прибежище для разбоя; мы не будем спорить, что в мастерских были подозрительные люди, но за что мы отвечаем, — это, что большинство — очень добрые патриоты, на которых нация не может жаловаться и которые пожертвуют всем до последней капли крови для поддержания конституции» и т. д. Открываемые новые работы могут прокормить лишь часть нуждающихся. Плачась на свою горькую участь, они не перестают уверять в своей преданности «высокому собранию, конституции, революции» и т. д. Рабочие, подавая петицию, просили позволения принести присягу на верность конституции. Отвечал им президент Национального собрания Александр Богарне. В нескольких словах он сказал, что Собрание имеет право на их доверие и с ударением указывал на необходимость подчиняться законам. Через 3 дня они пришли с новой петицией, но Собрание не выслушало ее и велело передать о ней директории департамента [31]. 3 июля начались было беспорядки (направленные, впрочем, против смотрителей работ) среди рабочих, занятых некоторыми работами на Марсовом поле. Тотчас же мэр предложил Лафайету принять меры и послать пехоту и кавалерию [32]; беспорядки, которые могли бы стать началом волнений безработных, прекратились без последствий. Работы получили из всех уволенных всего около 5–8 тысяч человек.