Гражданин Энгельс (из Парижа), поддерживая резолюцию, сказал: Дорогие сограждане, празднование годовщины польской революции имеет значение не только для Польши, но и для всего мира, так как оно будет содействовать дальнейшему и более широкому распространению принципов демократии. (Слушайте, слушайте!) Он, как немец, весьма заинтересован в успехах Польши, ибо это ускорит освобождение Германии, а Германия решила рано или поздно завоевать свободу. (Громкие аплодисменты.) Он твердо убежден, что ни одна нация не может стать свободной, не принося тем самым пользы всем остальным. Он в течение некоторого времени жил в Англии и гордится тем, что может назвать себя чартистом «не только по имени». (Продолжительные аплодисменты.) Кто является теперь их главными угнетателями? Не аристократия, а богачи и стяжатели, буржуазия. (Громкие аплодисменты.) Итак, долг рабочего класса всех наций объединиться и добиться свободы для всех. (Восторженные аплодисменты.)
Гражданин Тедеско (из Брюсселя, обратился к собранию с речью на французском языке; приводимые здесь выдержки из нее не позволяют полностью оценить его красноречия) сказал, что бельгийцы смотрят на английских демократов как на ведущую партию и верят, что они осуществят эту великую меру – Народную хартию. Он восхищен тем духом, который здесь преобладает. Он вернется в Брюссель, чтобы рассказать о тех прекрасных чувствах и энтузиазме, которым преисполнены английские пролетарии, и о их решимости бороться до тех пор, пока они добьются своей Хартии; и он убежден, что с введением Хартии будет установлена справедливая заработная плата за справедливый рабочий день. (Слушайте, слушайте!) Она даст такой толчок делу прогресса, что весь европейский континент последует этому примеру и свобода восторжествует во всем мире. (Громкие аплодисменты.)
Полковник Оборский, польский эмигрант, сказал, что, когда началась польская революция, двести унтер-офицеров сдерживали три полка русских, а когда последние узнали, что сражаются против Польши, они повернули оружие против своих угнетателей. Пусть старая Польша погибла, но поднимется молодая Польша, и она станет гораздо сильнее прежней. (Громкие аплодисменты.) Он все же надеется, что Польша первая окажется полем битвы за свободу. С искренней благодарностью английскому народу он воскликнет тогда: «Ура, да здравствует демократия!» (Продолжительные аплодисменты.)
Гражданин Энгельс сказал после этого, что он недавно прибыл из Парижа и что подлинные парижские демократы высказываются за созыв международного конгресса. (Громкие аплодисменты.)
Резолюция была принята единогласно.
Джулиан Гарни снова вышел на трибуну и зачитал выдержки из защитительной речи Людвика Мерославского, одного из руководителей восстания 1846 г., находящегося в настоящее время в берлинской тюрьме и приговоренного к смертной казни{281}. Чтение этих выдержек произвело огромное впечатление на присутствующих. Дж. Гарни затем заявил, что ему доставили особое удовлетворение высказывания его друга Энгельса. Он рад видеть, что немцы питают к полякам глубокие братские чувства. Он уверен, что стоит немцам добиться свободы, они не замедлят совершить великое дело национального возрождения и покончить с тем пагубным актом, который австрийские и прусские деспоты помогли осуществить Екатерине, – с актом уничтожения Польши. Он знает, что если французы обретут свободу, если они разрушат гнусный деспотизм, доведший их страну до самой низкой ступени позора, – их первой мыслью будет – освобождение Польши. (Аплодисменты.) Если Франция в следующий раз пойдет на Москву, то не во главе с императором. Афоризм Наполеона гласил: «политическая ошибка хуже политического преступления». Он был виновен в преступлении и в самой грубой ошибке, когда, дойдя до Варшавы во время своего похода на Россию, отказался провозгласить восстановление Польши. Восстанови он польскую республику в ее прежних границах, он возродил бы душу нации, и двадцать миллионов человек составили бы его резервную армию, – армию, движимую непобедимым энтузиазмом и преданностью своему освободителю. Но нет, Наполеон, гроза королей, для народа был тираном; самый смертельный враг «божественного права», он в то же время был не меньшим врагом суверенитета народа. Он желал диктовать условия северному самодержцу[221], но в своих интересах, а не в интересах Польши и других наций, попираемых железной пятой этого самодержца. Его эгоизм получил заслуженное возмездие. Когда он спасался от мстительных пик казаков и еще более страшных морозов и снежных буранов с их непременными спутниками – голодом и эпидемиями, – Наполеон не нашел в Польше опорного оборонительного пункта, где бы он мог укрыться и дать передышку своим потрепанным войскам, чтобы затем обрушиться на своих преследователей. Он отказался вернуть Польшу к жизни, и, таким образом, когда ему потребовались ее вооруженные силы, чтобы спастись от ударов московитов, – этих сил не оказалось. Но грядущая республика исправит политическое преступление императора, и совсем недалек день, когда Франция станет республикой, а английский народ получит свою Хартию. (Продолжительные аплодисменты.) В заключение оратор предложил выразить благодарность председателю[222].