* Экономическо-философские рукописи 1844 года
Написано К. Марксом в апреле – августе 1844 г.
Впервые полностью опубликовано в Marx – Engels Gesamtausgabe. Erste Abteilung, Bd. 3, 1932
Печатается по рукописи
Перевод с немецкого
[XXXIX]{10}
Предисловие
В «Deutsch-Französische Jahrbücher» я обещал дать критику науки о праве и государстве в виде критики гегелевской философии права{11}. При обработке материалов для печати оказалось, что совмещение критики, направленной только против спекулятивного мышления, с критикой различных предметов самих по себе совершенно нецелесообразно, что оно стесняет ход изложения и затрудняет понимание. Кроме того, обилие и разнородность подлежащих рассмотрению предметов позволили бы втиснуть весь этот материал в одно сочинение только при условии совершенно афористического изложения, а такое афористическое изложение, в свою очередь, создавало бы видимость произвольного систематизирования. Вот почему критику права, морали, политики и т.д. я дам в ряде отдельных, следующих друг за другом самостоятельных брошюр, а в заключение попытаюсь осветить в особой работе внутреннюю связь целого, взаимоотношение отдельных частей и, наконец, подвергну критике спекулятивную обработку всего этого материала{12}. По этим соображениям в предлагаемой работе связь политической экономии с государством, правом, моралью, гражданской жизнью и т.д. затрагивается лишь постольку, поскольку этих предметов ex professo[2] касается сама политическая экономия.
Читателя, знакомого с политической экономией, мне незачем уверять в том, что к своим выводам я пришел путем вполне эмпирического анализа, основанного на добросовестном критическом изучении политической экономии.
<Невежественному же рецензенту[3], который, чтобы скрыть свое полное невежество и скудоумие, оглушает положительного критика такими выражениями, как «утопическая фраза», «совершенно чистая, совершенно решительная, совершенно критическая критика», «не только правовое, но общественное, вполне общественное общество», «компактная массовая масса», или «ораторствующие ораторы массовой массы», – этому рецензенту{13} надлежит еще сперва представить доказательства того, что помимо своих теологических семейных дел он вправе претендовать на участие в обсуждении также и мирских дел.>[4]
Само собой разумеется, что, кроме французских и английских социалистов, я пользовался трудами также и немецких социалистов{14}. Однако содержательные и оригинальные немецкие труды в этой науке сводятся, – не считая сочинений Вейтлинга, – к статьям Гесса, помещенным в сборнике «Двадцать один лист»{15}, и к «Наброскам к критике политической экономии» Энгельса, напечатанным в «Deutsch-Französische Jahrbücher»{16}, где я, в свою очередь, в самой общей форме наметил первые элементы предлагаемой работы{17}.
<Кроме этих писателей, критически занимавшихся политической экономией, положительная критика вообще, а следовательно и немецкая положительная критика политической экономии, своим подлинным обоснованием обязана открытиям Фейербаха. Тем не менее, против его «Философии будущего» и напечатанных в «Anekdota» «Тезисов к реформе философии»{18} – несмотря на то, что эти работы молчаливо используются, – был, можно сказать, составлен настоящий заговор молчания, порожденный мелочной завистью одних и подлинным гневом других.>
Только от Фейербаха ведет свое начало положительная гуманистическая и натуралистическая критика{19}. Чем меньше шума он поднимает, тем вернее, глубже, шире и прочнее влияние его сочинений; после «Феноменологии» и «Логики» Гегеля это – единственные сочинения, которые содержат подлинную теоретическую революцию.
Заключительная глава предлагаемого сочинения – критический разбор гегелевской диалектики и философии вообще – представлялась мне совершенно необходимой в противовес критическому теологу нашего времени потому, что подобная работа еще не проделана. Неосновательность – их неизбежный удел: ведь даже критический теолог остается теологом, т.е. либо он вынужден исходить из определенных предпосылок философии как какого-то непререкаемого авторитета, либо, если в процессе критики и благодаря чужим открытиям в нем зародились сомнения в правильности этих философских предпосылок, он трусливо и неоправданно их покидает, от них абстрагируется, причем его раболепие перед этими предпосылками и его досада на это раболепие проявляются теперь только в отрицательной, бессознательной и софистической форме.