25. О том же
Ты уже видишь, что любовь, связь единства и бытия, в высшей степени природна. Она исходит от единства и равенства, в которых ее природное начало: они дышат своей связью и в ней неудержимо жаждут соединиться. Ничто не лишено этой любви, без которой не было бы ничего устойчивого; все пронизано невидимым духом связи, все части мира внутренне хранимы ее духом, и каждая соединяется им с миром. Этот дух связывает душу с телом, и она перестает животворить тело, когда он отлетает. Интеллектуальная природа никогда не может лишиться духа связи, поскольку сама соприродна этому духу; единство и бытие интеллектуальной природы интеллектуальны и потому скрепляются интеллектуальной связью, и эта связь, интеллектуальная любовь, не может ни кончиться, ни ослабнуть, пока жизнь интеллекта, понимание, питается бессмертной премудростью. Природная связь в интеллектуальной природе, тяготеющей к премудрости, не только сохраняет поэтому интеллектуальную природу в ее существовании, но и приближает ее к тому, что она по своей природе любит, вплоть до соединения с ним. Дух премудрости нисходит в дух интеллекта как желанное к жаждущему, смотря по пылкости жажды, обращает к себе духовность интеллекта, которая соединяется с ним любовью, — как говорит Дионисий, наподобие огня, поглощающего все соединенное с ним, смотря по предрасположенности каждого, — и, счастливый этой связью любви, интеллект достигает блаженной жизни[518]. Немногие философы поняли это. Не очень видно, чтобы они познали это начало связи, без которого ничего бы не существовало, а интеллектуальная природа была бы лишена счастья; промахнувшись здесь, они не пришли и к истинной мудрости. Я об этом много говорил и писал в разных проповедях, и повторенного здесь достаточно.
26. О том же
Но добавлю один математический пример, который покажет тебе, как вышесказанная Троица, она же единство, есть то, что может быть, — хотя она, конечно, опережает всякое понимание и постигается всяким человеческим умом только через свою непостижимость. В [этом примере] Бог предстает предшествующим и возможности стать, и невозможному — как бы тем «чем угодно», что вытекает из невозможного.
Исхожу из предпосылки, что прямая линия проще кривой, поскольку кривая, отклоняясь от прямой, непредставима без вогнутости и выпуклости. Потом беру за основу, что первая ограниченная прямыми линиями фигура — треугольник; в него разрешаются все многоугольники как в исходный и простейший, а ему не предшествует никакая фигура, в которую он мог бы разрешиться. В свою очередь линии нет без длины, а всякая длина, которая не так длинна, как та длина, которая не может быть больше, по сравнению с ней несовершенна. Соответственно, если бы надо было изобразить геометрической фигурой первое начало, это был бы совершенный треугольник с тремя совершенными сторонами, как его видит ум в возможности стать чувственного треугольника[519], следующим образом.