Здесь я заметил, что он быстрее лишит силы измышления противника, оставив без внимания его многословие, а это, добавил я, сделать легко, так как все оно основано на ложной предпосылке. Он велел мне опровергнуть то, что легче, а ему, пока есть время, позволить заняться трудным.
Взяв в руки текст противника, я прочел то место, где он утверждает, что неверно называть знание незнанием[35], так как наличие и отсутствие различаются. Тут же прервав чтение, наставник сказал: «Интересно, на каком основании утверждает этот человек с большим самомнением, что так написано в книжках «Ученого незнания». Хотя заголовок первой главы определяет ее как исследование о том, что знание есть незнание, утверждение, что знание есть незнание, относится только к изложенному там же случаю, то есть к знанию о своем незнании. Это знание незнания в данной главе получает понятнейшее разъяснение уже после того, что выше об этом говорилось достаточно; его великий Дионисий в начале книги «О Божиих именах» называет высшим и божественным, прибавляя, что знание, которым не знается сверхсущее, превосходит всякое слово и представление и должно быть приписано Богу».[36]
Затем я прочел, что ту часть, где предписывается отбросить в знающем незнании чувственные вещи, чтобы достичь непостижимого, противник считает противоречащей словам тринадцатой главы Соломоновой книги Премудрости, то есть что от величия красоты творении можно познать творца.[37]
Я сказал, что это ничуть не противоречит сказанному. Поскольку творения несоизмеримы с творцом, ни одно из творений не имеет облика, в котором можно постичь творца. Однако от величия красоты и славы творений мы восходим к бесконечно и непостижимо прекрасному, как от произведений искусства — к мастеру, хотя произведения искусства и мастер несоизмеримы. Кроме того, противник, утверждавший, будто в науке незнания ее наставник отвергает творения, раз они не ведут к познанию Бога, с полным основанием должен был покрыться краской стыда, найдя в последней главе первой книги «Ученого незнания» обстоятельнейшее разъяснение того, что всякое богопочитание необходимо основывается на утвердительных положениях, хотя знание незнания и остается судьей их истинности. Я заключил, что всякий легко поймет извращенность души и грубость представлений этого человека из следующих его слов: «Вот так сочинитель «Ученого незнания», войдя во тьму мрака, оставив всю красоту и славу творений, выдохся в рассуждениях; он не может узреть Бога как Он есть, ибо он все еще в пути[38], отнюдь не славит его, но, блуждая в своих потемках, забывает вершину божественной славы, к которой устремляется всякое псалмопение. Что это величайшее нечестие и безверие, всякому верующему понятно». И дальше: «К этой ошибке его привела скудость логических познаний, из-за которой он решил, что в своем невежестве он нашел адекватное и точное соотношение с Богом, как бы средство уловления Бога».
«Вот слова человека лживого и дерзкого, — сказал я, — совершенно чуждого теологии».
Согласившись со мной, наставник прибавил, что человека вздорного лучше оставить в покое, чем глумиться над ним. «То, в чем он упрекает, «Ученое незнание» ставит целью отыскать, опираясь на Дионисия — чей праздник мы сегодня отмечаем, — который . в «Мистической теологии» учит восходить вместе с Моисеем во мрак.[39] Мы тогда открываем Бога, когда все оставляем; и этот мрак есть свет в господе. В этом до такой степени просветленном незнании мы более всего приближаемся к Нему; и к этому стремились все мудрецы и до, и после Дионисия. Первый греческий комментатор Дионисия говорит: «Скорее в ничто, чем в нечто, кажется восходящим тот, кто жаждет достичь Бога, ибо только тот находит Бога, кто все оставляет».[40] Тот и кажется противнику «иссякшим», кто, когда оставит все, только тогда, согласно первым теологам, и может быть восхищен вместе с Моисеем туда, где пребывает невидимый Бог. Дионисий называет мрак божественным лучом и говорит, что те — из их числа противник, — кто, будучи прикован к видимому, считает, что нет никакого сверхсущностного бытия, превосходящего доступное зрению и чувствам, думает своей наукой познать того, кто «мрак сделал покровом своим»[41]; при этом он остерегает Тимофея, как бы кто из таких дикарей не услышал этой тайны».
40