Уже не первый день Данила ожидал этих незваных гостей и этого неизбежного разговора и не раз уже перебрал-передумал возможные извороты судьбы. Почему-то был уверен, что сельсоветчики, комсомолия, активисты явятся к нему с непременными шумом и громом, с угрозами, с оружием на виду. Все оборачивалось по-иному, непредусмотренно и странно, — эти люди держались вежливо, говорили спокойно, выслушивали хозяина с выдержкой и терпением.
— Никакого обыска я не позволю, — заявил Черныш. — Ежели насилие — вам же будет хуже. А по-мирному я всегда в согласии.
Он попятился к дому и стал в дверях, на пороге, быстро оглянувшись и сделав кому-то знак рукой.
Макар уловил и взгляд его, и этот знак, и тоже оглянулся: он успел заметить, как в углу двора, за оконным проемом сарая, смутно мелькнула тень. Там кто-то прятался и, быть может, выжидал минуту, чтобы вступиться за Черныша.
— Ладно, — сказал Макар. — Мы, конечно, согласны и по-мирному. Сколько у тебя хлеба спрятано? Где он зарыт?
Черныш уже успокоился и небрежно помедлил с ответом:
— Сколько спрятано — не считал. Ступайте вы, люди, по домам, а завтрашний день я сам излишки прямо к сельсовету доставлю.
— А все-таки сколько? — подходя со двора, спросил Андрей Белан, заметно удивленный деловым и спокойным оборотом встречи. — Ежели у тебя, Данила, сознание прояснилось и ты понимаешь, что это братский долг наш — дать рабочему классу, мариупольским работягам, доменщикам хлеб…
— Хватит, — прервал его Черныш. — Был бы хлеб, а зубы сыщутся. Завтра подкину вам тридцать пудов.
— А кто у тебя в сарае прячется? — прямо и резко спросил Макар. Он обернулся и возвысил голос: — Эй, человеке, что в сарае притаился, выходи! Не выйдешь, запомни: если тут сегодня прольется кровь, никуда вы, бандиты, не скроетесь, не убежите, потому что некуда вам бежать, добегались!
На Черныша это предупреждение, казалось, нисколько не повлияло, он готовился торговаться, ссориться, тянуть время — у него были причины выгадывать каждую минуту, но тот, кто прятался в сарае, услышав слова Макара, медленно опустил обрез.
Он не вышел к сельсоветчикам, не открылся, а когда они окружили сарай и Андрей Белан распахнул двери, здесь только и было найдено, что свежие окурки на полу, да у пролома в задней стене два оброненных патрона.
— Значит, была засада? — зло изумился Гнучий и бросился на крыльцо, чтобы пройти в горницу, но Черныш не посторонился.
«Как охраняет вход! — подумал Макар. — И это, конечно, не случайно». Он взял из руки Белана два найденных патрона, положил на ладонь и поднес чуть ли не к глазам Данилы. Тот шумно выдохнул воздух и отступил на шаг. Макар отстранил его плечом, шагнул в горницу.
В горнице было почти темно, окна завешены какой-то длинной и темной тканью, наподобие конской попоны, и Макар не заметил у стола неподвижно замершую женскую фигуру. Он поднял руку, откинул с окошка занавесь и отшатнулся: женщина с криком заметалась по горнице, комкая и прижимая к груди какой-то старый зипун.
Сколько помнил Макар своего бывшего добродетеля, в холостяцком доме Черныша постоянно обитала какая-нибудь богомольная приживалка. Поэтому и теперь Мазай не удивился присутствию незнакомой женщины, но ее поведение не могло не озадачить.
— Успокойся, тетушка, — попросил он мягко, — что ты, ей-богу, света испугалась? Вижу вот, на столе свечной огарок еще дымится, а кто же, тетушка, зажигает свечи днем?
В горницу, споткнувшись на пороге, шумно ворвался Черныш, метнул в Макара ненавидящим взглядом, кинулся к женщине, вырвал из ее рук зипун. Что-то волнисто звякнуло, рассыпалось колокольчиком, где-то затерялось в углу. Осторожно пятясь а напяливая зипун, Данила медленно выбрался в прихожую. Женщина, изогнувшись, стояла у стены, и вид у нее был — как у парализованной.
Кроме свечного огарка, Макар увидел на столе катушку ниток и наперсток: значит, женщина шила. Почему же в дневное время она шила при свече? У нее, по-видимому, были и ножницы, и это, наверное, они упали на пол и зазвенели. Он наклонился, но не заметил ножниц, — поднял ярко начищенную медную пуговицу. Она была холодноватая и наощупь не выпуклая, а плоская, почему-то без обычной петли. Положив ее на ладонь, Макар приблизил руку к окошку и едва не вскрикнул. На ладони лежала золотая десятка царского чекана.
— Минутку, хозяин, — позвал Макар и выбежал на крыльцо. — Смотри-ка, ты утерял монету. Возьми, иначе свою квартирантку заподозришь. И вот что, любезный: раз уже довелось нам встретиться, давай-ка вместе и золотишко считать…
Будто от резкого света, ударившего в глаза, Черныш покачнулся и зажмурился. Шаря вокруг себя руками, нащупал перила крылечка, присел. И уже совсем непроизвольно рука его скользнула мимо колена к голенищу сапога, что-то нащупала, ловко выхватила, спрятала под полу зипуна. Но Василий Новиков уже не первый день работал в милиции и знал кулацкие повадки. Почти падая, он успел перехватить руку Черныша и отобрать длинный и узкий, наточенный до сияния, с костяной рукояткой нож.
На подворье у Черныша было зарыто свыше тысячи пудов хлеба. Эта добротная пшеница частично уже сгнила — ее зарывали ночью, под проливным дождем. В рваном зипуне у Данилы оказалось до сотни золотых пятерок и десяток. На чердаке, под снопами соломы, лежали два начищенных и смазанных винтовочных обреза, четыре гранаты, маузер и патроны к нему.
Пугливая тетушка, застигнутая Макаром в горнице за «неотложным делом», долго не понимала вопросов следователя и только крестилась, бормоча молитву. Ей предъявили фотографию, на которой она была запечатлена в обществе белого генерала Мамонтова. Она долго рассматривала фотографию, отодвинула ее и взяла у следователя папиросу.
— Влопалась. Пишите. Буду давать показания.
Вскоре в окрестных станицах и хуторах была выловлена вся банда Черныша.
…Нельзя, однако, сказать, чтобы стремительный разворот событий поразил Макара Мазая неожиданностью. У него было убеждение, что любой отщепенец Родины рано или поздно будет призван к ответу. Это ясное убеждение утверждалось с детства: рука отца легла на весы правды.
И в другой, в светлой основе жизни был убежден Макар: если человек сделает по-доброму шаг вперед, он, человек этот, обязательно будет замечен. В 1930 году ему исполнялось двадцать лет — пора, когда принимаются важные решения и нередко определяется весь путь жизни. Он мечтал о трудной работе, большой и отважной, и видел себя то на палубе корабля в шторм, то в черной, гремящей лаве шахты, то в огненных вихрях мартеновских печей.
Чаще всего в те годы кубанские парни и девушки вербовались на стройки Ростова и на Донбасс, и многие из них слали родителям теплые письма, похваливая заработки, покупки, новое жилье. Было немало и таких, что «поворачивали оглобли»: сравнить ли, мол, веселые кубанские просторы с подземным каменным миром шахт?
Пожилой рабочий, прибывший в Ольгинскую с Мариупольского металлургического завода имени Ильича, тем и понравился Макару, что не заманывал конфеткой. Он говорил о трудней работе, строгой учебе и сложном огненном мастерстве:
— Не скрою, друзья станичники, у нас на заводе не курорт. Поэтому неженки не особенно задерживаются: жарко! Впрочем, таких мы и не уговариваем: что ж, ищите, где попрохладнее. Правда, ставки у нас высокие, кормят в столовой хорошо, в общежитии тепло и чисто. А на работе, братцы, как на войне: грохот, огонь, дым. Пожалуй, огня даже больше, чем на фронте. Тут нужен не просто сильный человек, а такой, чтобы с характером, чтобы кипящей стали не устрашился, свою закаленную волю ей диктовал. Легко ли это, ребята? Нет, не легко. Каждый ли сможет такое? Нет, далеко не каждый. Поэтому-то отличные мастера-доменщики и сталевары не только на заводе, в огромном нашем Донбассе наперечет. И верно, высокая должность: тебе подчинена река металла. И с каждой минутой твоей вахты — Родина твоя сильней. Значит, собери всего себя и смотри за процессом в оба: мастер не может ошибаться.
Станичные ребята растерянно молчали, и он закончил: