Улицы были узкими — и та, по которой мы следовали, и ответвлявшиеся. Слепые белые стены кое-где разнообразились отверстиями, не похожими на окна. Небольшие двери, скромные донельзя, по несколько в каждом здании выходили прямо на дорогу. Иногда, правда, к ним — в этом случае массивным и расположенным на значительной высоте — вел скат. Редкая из дверей была закрыта. Казалось, отсюда ушли, даже не оглянувшись…
Внезапно дорога юркнула в сторону, и, свернув за угол, мы увидели узкий проход, который тянулся, никуда не отклоняясь, довольно далеко. Вдали же виднелось дерево — одно из огромных деревьев, возвышающихся над городом.
Я остановился. Последовала моему примеру и Сара. Позади зашаркали лошадки, и, как только стук их качалок прекратился, я расслышал звуки тихого пения. Вообще-то оно едва слышалось уже давно, приглушаемое шумом все тех же качалок и потому не привлекавшее особого внимания…
Итак, лошадки стояли, а пение продолжалось. Повернувшись, я увидел, что оно исходит от Смита. Он сидел в седле, безмятежно раскачиваясь взад-вперед, и по-младенчески ворковал.
— Ну, смелее! — сказала Сара. — Выскажитесь по этому поводу!
— Не собираюсь, — буркнул я. — Но если он не закроет хлеборезку — надену намордник.
— Это всего лишь радость, — сказал Тук. — Не стоит злиться, капитан. Мы, похоже, находимся невдалеке от того, кто разговаривал со Смитом все эти годы. Смит, естественно, вне себя от счастья.
Сгорбившийся в седле счастливец продолжал тянуть свою бесконечную песню, не обращая внимания ни на что.
— Тронулись, — сказал я, хотя собирался объявить привал. Что-то во мне воспротивилось этому, каким-то подозрительным и неподходящим для остановки показалось место. Или я просто хотел, чтобы лошадки своим стуком побыстрее заглушили идиотское пение?..
Сара, не сказав ни слова о моем жестоком обращении с людьми, послушно двинулась вперед.
Дерево все росло и становилось все более различимым. И вот уже можно было видеть, что оно стоит в некотором удалении от стен и что оно вдвое выше любого из равновысоких зданий этого города.
Солнце клонилось к западу, когда мы достигли конца прохода. И это был действительно конец. Город здесь кончался. Начиналась дикая местность с желто-красной почвой — не совсем пустыня, но что-то в этом роде. Холмистая земля с голубизной гор вдали и деревьями то тут, то там… Была и кой-какая другая растительность — низкорослая, теряющаяся в соседстве с великанами. Одно из деревьев стояло рядом с нами милях в трех или около того…
Узкая улочка переходила в тропу — именно в тропу, а не в дорогу. Видно было, что тропа протоптана парой ног, ходивших здесь в течение многих лет — или же многими ногами, ступавшими след в след.
Она петляла и извивалась, уводя в желто-красный край — туда, где примерно в миле от города стояло одинокое здание, совсем не такое высокое, как городские, но все же приличных размеров.
Строение это не было скучной прямоугольной массой. Оно отличалось основательностью и в то же время воздушностью. Кроме того, оно было сложено из красного материала — что после городской белизны радовало глаз.
Здание было украшено шпилями и башенками, а также чем-то, напоминающим окна. От трех распахнутых дверей тянулся величественный скат.
— Капитан Росс, — сказала Сара. — Не сделать ли нам привал? День все-таки был длинным и тяжелым…
Может быть, она хотела, чтобы я стал с ней спорить — но я не стал. День оказался действительно длинным и тяжелым. Привал был необходим уже давно, но непреодолимое желание выбраться из города гнало меня все дальше и дальше.
Итак, мы прошагали без остановки больше восьми часов, а день и не думал кончаться… Долог же он здесь…
— Давайте там, у здания, — предложил я. — Заодно и осмотрим его, после того, как устроимся.
Она кивнула, и мы поспешили к цели. Смит все еще напевал, но в движении меня это почти не беспокоило. Главное, чтобы он не продолжил потом, когда мы разобьем лагерь — будет очень трудно удержаться от умиротворяющего рукоприкладства. Позволить же испускать губительные звуки и дальше будет еще трудней…
В городе мы были недосягаемы для солнца, а теперь его лучи — не горячие, а по-весеннему ласковые — радовали. Было приятно идти, чувствуя на себе их тепло. Воздух был свеж и напоен каким-то пряным ароматом, щекочущим ноздри.
Башни и шпили красного здания тянулись вверх. Казалось, что они хотят проткнуть это безоблачное небо… Теперь, когда мы выбрались наконец из города и могли видеть ничем не заслоненное солнце — теперь казалось, что мы на правильном пути, и он останется правильным, куда бы мы ни пошли.