В нескольких милях впереди он заметил домики. Но выстрелы, поразившие, к счастью, лишь лошадь, доказывали, что телефон не бездействовал. Со вчерашнего обеда во рту у него не было ни крошки. И хотя он не видел больше явных признаков преследования, все же не решался попросить где-либо еду.
У развилки долины приютилась обветшалая, некрашеная хижина. Над ее крышей неподвижно застыло тяжелое облако дыма, — оно нисколько не уменьшалось от продолжавшего моросить дождя. Надворные постройки выглядели еще печальнее. Но отсутствие телефонной линии, ведущей к этой жалкой хижине, делало ее в глазах беглеца прекраснее, чем творения знаменитейших зодчих.
В течение часа он лежал, наблюдая, на склоне холма. Из домика дважды выходила женщина. Она была невысока ростом и одета в серое, застиранное платье. Вид и возраст трудно было определить из-за сплошной пелены дождя.
Затем вышел мальчик лет десяти — двенадцати — и сразу же вернулся в дом с охапкой дров.
Беглец отошел от дома подальше, обогнул его, спустился с холма в другом месте и стал осматривать хижину сзади. Затем осторожно приблизился. Его поступь была тяжелой, ноги почти не сгибались, но покрытый трехдневной щетиной и слоем грязной глины подбородок отнюдь не говорил о слабости его обладателя.
Не входя в хижину он обследовал надворные постройки. Это были жалкие сараи, едва прикрывавшие от непогоды убогую кобылку и нехитрый крестьянский скарб. Нигде не было видно ни чьих следов, кроме тех, которые оставила женщина или мальчик.
Беглец пересек двор и подошел к домику. С его левой руки ни мокрую землю с размеренностью часового механизма падали капли крови. Он заглянул в окно и сквозь измазанное грязью стекло увидел женщину и мальчика, которые сидели на кровати лицом к двери.
Мальчик побледнел, когда дверь резко распахнулась и в хижину вошел чужой. Худое, блеклое лицо женщины не выразило даже удивления. Оно лишь показало, что приход чужака замечен Какое-то время пришедший не двигался с места. Невысокий, отяжелевший, с массивными приподнятыми плечами, стоял он в дверях, словно гротескная глиняная статуя.
Одежду и волосы трудно было разглядеть под слоем грязи Виднелась лишь часть лица. Но револьвер полицейского, который он держал в руке, был сухим и чистым.
Его взгляд обвел комнату: две кровати у свежеотесанных боковых стен, простой четырехугольный стол, тут и там поваленные стулья, обшарпанный шкаф, потертый чемодан, несколько крючков, на которых висели мужские и женские траурные одежды, куча обуви в углу и, наконец, открытая дверь, ведущая за перегородку, в кухню.
Он подошел к кухонной двери; женщина следила за ним взглядом. За перегородкой было пусто.
— Где твой муж? — обернулся он к женщине.
— Оставил меня.
— Когда он вернется?
— Он не вернется. — Спокойный, без всякого выражения голос женщины, казалось, смутил беглеца.
— Что это значит? — спросил он.
— Это значит, что он сыт крестьянской работой по горло.
Беглец задумчиво сжал губы. Затем направился в угол, заваленный обувью, где были и две пары мужских сапог — поношенных, но сухих, не замазанных глиной. Сел на пол, переобулся, затем снова поднялся, сунул револьвер в кобуру и с трудом стянул с себя намокший плащ.
— Дай мне поесть.
Женщина безмолвно встала и направилась в кухню. Беглец знаком велел мальчику тоже пройти в кухню и стоял в дверях, пока женщина готовила кофе, нарезала ветчину и яблочный пирог. Затем все трое вернулись в комнату. Женщина поставила еду на стол и вместе с мальчиком снова уселась на кровать.
Беглец проглотил еду не глядя. Он старался лишь не упустить из виду дверь, окно, женщину и мальчика. Револьвер он положил на стол рядом с тарелкой. Комки глины падали с его волос, лица, рук на тарелку, но он не обращал на это внимания.
Утолив голод, он скрутил себе цигарку и закурил. Левая рука почти не сгибалась. Женщина, казалось, только теперь заметила кровь.
— Ты кровоточишь. Пусти-ка меня, — сказала она и подошла.
Он недовольно посмотрел на женщину; этот взгляд выражал усталость и истощение; однако он откинулся, сидя на стуле, распахнул одежду и обнажил рану. Она принесла воду, обмыла и перевязала больное плечо. Никто не проронил ни слова, пока она вновь не уселась на кровати. Тогда он спросил:
— Был у тебя кто-нибудь в последние дни?
— Нет. Вот уже шесть или семь недель я никого не видела.
— Далеко ли до ближайшего телефона?
— Восемь миль вверх по долине. У Нобелей.