Эйнарссон бросил плеть на комод и взял с кровати свою шинель. Из ее внутреннего кармана выпал переплетенный в кожу блокнот. Поднимая блокнот, полковник выронил из него потертую газетную вырезку, и она упала у моих ног. Я подобрал ее и передал Эйнарссону. То был снимок мужчины, — если верить подписи на французском языке, персидского шаха.
— Какая свинья!.. — снова проворчал полковник, имея в виду, конечно, солдата, а не шаха. Одеваясь и застегивая шинель, он продолжал: — У него есть сын, который до прошлой недели также служил у меня. Сын много пьет. Я отчитал его. Но он повел себя просто нахально. Что ж это за армия без дисциплины?! Свинья! Я сбиваю того мерзавца с ног, а он достает нож. Черт! Что это за армия, в которой солдат бросается на офицера с ножом? После того как я — самостоятельно, заметьте, — справился с тем негодяем, его судил военный трибунал и приговорил к двадцати годам тюремного заключения. А этой старой свинье, его отцу, это не понравилось. Поэтому сегодня вечером он решил убить меня. Да! Что же это за армия?!
Лайонел Грантхем отошел от окна. Лицо у него было совсем измученное. Судя по всему, он стыдился своей чувствительности.
Полковник Эйнарссон неловко поклонился мне и сухо поблагодарил за то, что я не дал солдату прицелиться — чего я, собственно, не делал — и тем спас ему жизнь. Потом разговор зашел о моем пребывании в Муравии. Я коротко рассказал им, что во время войны служил капитаном в военной разведке. Это была правда, но этим она и исчерпывалась. После войны — так продолжалось дальше в моей легенде — я решил остаться в Европе, оформил отставку и поплыл по течению, выполняя то тут, то там случайную работу. Я напустил тумана, стараясь создать у них впечатление, что эта работа далеко не всегда была для чистюль. Я привел конкретные примеры и детали — опять-таки вымышленные — о своей последней работе в французском синдикате. А в этот уголок мира я забрался, мол, потому что хотел на год или два исчезнуть из Западной Европы.
— Меня не за что упрятать в тюрьму, — продолжал я, — но неприятности могут быть. Поэтому я и бродил по Центральной Европе, пока не узнал в Белграде, что тревога моя была необоснованной, и вот я тут. На завтра у меня назначена встреча с министром полиции. Думаю, я смогу показать товар лицом и стать ему полезным.
— Этот жирный боров Дюдакович! — с откровенным неуважением промолвил Эйнарссон. — Он вам понравился?
— Кто не работает, тот не ест.
— Эйнарссон… — быстро начал Грантхем, потом заколебался, но все же продолжил: — Не могли бы мы… Как вы считаете… — И не договорил.
Полковник угрюмо посмотрел на него, потом, увидев, что я заметил его недовольство, прокашлялся и обратился ко мне грубовато-любезным тоном:
— Наверное, не стоит так быстро связывать себя с этим жирным министром. Возможно, мы найдем для ваших способностей иное применение, которое придется вам больше по душе… и даст большую выгоду.
Я оставил этот разговор, не сказав ни «да», ни «нет».
В город мы возвращались на машине полковника. Эйнарссон с Грантхемом сидели на заднем сиденье, я — рядом с солдатом-водителем. Мы с Грантхемом вышли перед отелем. Полковник пожелал нам доброй ночи и поехал, словно очень торопился.
— Еще рано, — заметил парень, входя в отель. — Пойдемте ко мне.
Я зашел в свой номер, смыл грязь, налипшую на меня, пока я прятался под досками, и переоделся. Потом отправился к Грантхему. Он занимал на верхнем этаже трехкомнатный номер окнами на площадь.
Парень достал бутылку виски, содовую, лимоны, сигары и сигареты. Мы пили, курили и разговаривали. Пятнадцать или двадцать минут разговор вращался вокруг мелочей — обсуждали ночное приключение, обменивались впечатлениями о Стефании и т. д. У каждого из нас было что сказать собеседнику. Каждый прощупывал другого, перед тем как что-нибудь сказать. Я решил взять игру на себя.
— Полковник Эйнарссон сегодня нас обманул, — проговорил я.
— Обманул? — Парень выпрямился и захлопал глазами.
— Тот солдат стрелял за деньги, а не из мести.
— Вы имеете в виду… — Он так и не закрыл рта.