— Мы поднимаем восстание в четверг, в четыре утра.
— Я знала, что вы это сделаете, — сказала она, беря меня за руку.
— Все вышло само собой, хотя были такие минуты, когда я мог положить конец всему этому делу — просто стукнуть полковника по затылку и позволить остальным разорвать его на части. Кстати, вспомнил: кто-то нанял шпиона, и он следил за мной, когда я шел сюда.
— Как он выглядел?
— Приземистый, плотный, лет сорока.
— Ноу него же ничего не вышло?
— Я уложил его плашмя и оставил отдыхать.
Она засмеялась и потянула меня за ухо.
— То был Гопчек — лучший наш детектив. Он разозлится!
— Хорошо, так не приставляйте их больше ко мне. А тому детективу передайте: мне жаль, что пришлось ударить его дважды. Но он сам виноват — не надо было первый раз дергать головой.
Она засмеялась, потом насупилась, и наконец ее лицо приняло выражение, в котором веселости и взволнованности было поровну.
— Расскажите мне о собрании! — велела она.
Я рассказал ей все, что знал. А когда замолчал, она притянула меня за голову, поцеловала и прошептала:
— Ты веришь мне, правда же, милый?
— Конечно. Точно так же, как и ты мне.
— Этого недостаточно, — промолвила она и оттолкнула мое лицо.
Вошла Мария, неся поднос с едой. Мы подтянули к кушетке столик и начали есть.
— Я не совсем вас понимаю, — отозвалась Ромен, откусывая кусочек спаржи. — Если вы не доверяете мне, тогда зачем обо всем этом рассказали? Насколько мне известно, вы не очень сочиняли. Почему вы сказали правду, если не верите мне?
— Все моя впечатлительная натура, — объяснил я. — Я так поддался вашей красоте и очарованию, что не могу отказать вам ни в чем.
— Довольно! — воскликнула она, сразу став серьезной. — Эту красоту и очарование в большинстве стран мира я превращала в капитал. Никогда больше не говори мне об этом! Это причиняет мне боль, ибо… ибо… — Девушка отодвинула свою тарелку, потянулась за сигаретой, задержала на полдороге руку и бросила на меня тяжелый взгляд. — Ибо я люблю тебя, — наконец выговорила она.
Я взял ее застывшую в воздухе руку, поцеловал в ладонь и спросил:
— Ты любишь меня больше всех на свете?
Она высвободила руку.
— Ты что, бухгалтер? — поинтересовалась она. — Может, ты умеешь все подсчитать, взвесить и измерить?
Я усмехнулся и попытался вернуться к завтраку. Я был так голоден! Но съел я всего несколько кусочков и аппетит у меня пропал. Я попытался сделать вид, что все еще хочу есть, но из этого ничего не вышло. Кусок не лез мне в горло. Оставив напрасные попытки, я закурил сигарету.
Ромен разогнала рукой дым и снова спросила:
— Так вы мне не доверяете? Тогда почему же вы отдали себя в мои руки?
— А почему бы и нет? Вы можете задушить восстание. Но меня это не касается. Это не моя партия, и ее поражение вовсе не означает, что мне не удастся забрать отсюда парня со всеми его деньгами.
— А как вы смотрите на заключение в тюрьму, возможную казнь?
— Что ж, рискну, — ответил я.
А сам подумал, что если после двадцати лет жульничества и интриг в больших городах я позволил бы одурачить себя в этом горном селе, то заслуживаю наихудшего.
— Вы вообще ничего ко мне не испытываете?
— Довольно вам строить из себя дурочку. — Я махнул рукой в сторону недоеденного завтрака. — У меня с восьми вечера и росинки во рту не было.
Она засмеялась, закрыла мне рот ладонью и сказала:
— Понимаю. Вы меня любите, но не до такой степени, чтобы позволить вмешиваться в ваши планы. Мне это не нравится. Такое лишает человека мужества.
— Вы хотите присоединиться к революции? — спросил я.
— Я не собираюсь бегать по улицам и разбрасывать во все стороны бомбы, если вы это имеете в виду.
— А Дюдакович?
— Он спит до одиннадцати утра. Если вы начнете в четыре, то у вас останется целых семь часов до тех пор, пока он проснется. — Она сказала это вполне серьезно. — Начинать следует именно в это время. А то он может остановить вашу революцию.
— Неужто? А у меня сложилось впечатление, что он хочет революции.
— Василие не хочет ничего, кроме покоя и уюта.
— Слушай, дорогуша, — сказал я. — Если твой Василие хоть на что-нибудь способен, то он не может не узнать обо всем заранее. Революция — это Эйнарссон и армия. Все эти банкиры и депутаты, которых он тянет за собой, чтобы придать партии респектабельность, не более чем опереточные фигуры. Ты только посмотри на них! Собираются в полночь и болтают всякие глупости. А теперь, когда их наконец толкнули на что-то, они не удержатся и разболтают все тайны. Целый день будут ходить, дрожать и шептаться по темным углам.