— Они делают это уже несколько месяцев, — сказала Ромен. — И никто не обращает на них внимания. А я обещаю, что Василие не узнает ничего нового. Конечно, я ничего ему не скажу, а когда говорит кто-то другой, он не слушает.
— Хорошо. — Я не был уверен, что она говорит правду, но чего, в конце концов, не бывает! — Теперь мы подходим к главному: армия поддержит Эйнарссона?
— Да, армия пойдет за ним.
— Значит, настоящая работа начнется у нас, после того как все закончится?
Она стряхнула пальчиком пепел с сигареты на скатерть и ничего не ответила.
— Эйнарссона надо будет свалить, — продолжал я.
— Нам придется его убить, — задумчиво проговорила она. — Лучше всего это будет сделать тебе самому.
В тот вечер я встретился с Эйнарссоном и Грантхемом и провел с ними несколько часов. Парень был суетлив, нервничал, не верил в успех восстания, хотя и старался делать вид, что все идет как надо. А Эйнарссон просто не мог сдержать потока слов. Он рассказал нам со всеми подробностями о плане следующего дня. Меня, правда, больше интересовал он сам, чем его слова. Он мог бы отложить восстание, мелькнула у меня мысль, и я не стал бы мешать ему в этом. Пока полковник говорил, я наблюдал за ним и мысленно отмечал его слабые стороны.
Сначала я взвесил его физические данные: высокий, крепкий мужчина в расцвете сил, возможно не такой уж ловкий, но сильный и осторожный. Кулак вряд ли причинит вред его коротконосому, пышущему здоровьем лицу с широким подбородком. Он не был полным, но ел и пил много, чтобы иметь крепкие мускулы, а такие цветущие мужчины не выдерживают сильных ударов в живот. Так же как и в пах.
Умственными способностями полковник тоже не отличался. Свою революцию он подготавливал на скорую руку. И иметь успех она могла, наверное, только потому, что не встречала противодействия. У него достаточно силы воли, рассуждал я, но не следует на это особо полагаться. Люди, у которых недостает ума, чтобы чего-то достичь, должны закалять в себе силу воли. Я не знал, хватит ли у него мужества, но полагал, что перед людьми он способен развернуть грандиозное представление. А большая часть задуманного как раз и должна была происходить на людях. Однако в темном углу, наедине, считал я, Эйнарссон наверняка проявит малодушие. Он абсолютно верит в себя. Мне он не верит. Полковник взял меня к себе, потому что сделать это оказалось легче, чем закрыть передо мной дверь.
Он продолжал распространяться о своих планах. Хотя, по сути, говорить было не о чем. Он собирался на рассвете ввести в город солдат и свергнуть правительство. Это, собственно, и был план. Все остальное служило лишь гарниром к блюду, и именно об этом гарнире мы и могли дискутировать. Это было скучно.
В одиннадцать Эйнарссон прекратил свою болтовню и ушел.
— До четырех утра, господа, — именно тогда начнется новая история Муравии! — Он положил мне на плечо руку и приказал: — Берегите его величество!
— Конечно, — откликнулся я и немедленно отослал его величество в постель.
Грантхем не хотел спать, но был слишком молод, чтобы сознаться в этом, поэтому он повиновался как будто охотно. Я взял такси и поехал к Ромен.
Она напоминала ребенка накануне праздника. Девушка поцеловала сначала меня, потом служанку Марию. Ромен садилась то ко мне на колени, то рядом со мной, то на пол, на все стулья по очереди, ежеминутно меняя места. Она смеялась и неустанно говорила — о революции, обо мне, о себе, обо всем на свете. И чуть не захлебнулась, когда, не прекращая говорить, попыталась выпить вина. Девушка прикуривала свои длинные сигареты и забывала их курить или же потушить, пока они не прижигали ей губы. Она пела отрывки из песен на полудесятке языков.
Я ушел от нее в три часа. Она проводила меня во двор, наклонила мою голову и поцеловала в глаза и губы.
— Если ничего не выйдет, — пробормотала она, — приходи к тюрьме. Мы будем ее оборонять, пока…
— Если уж так не повезет, то меня туда приведут, — пообещал я.
Но ей было не до шуток.
— Я еду туда немедленно. Боюсь, Эйнарссон занес меня в черный список.
— Неплохая идея. Если тебе там не понравится, дай мне знать.
В отель я возвращался уже темными улицами — свет выключали в полночь, — не встретив ни одного человека; не видно было даже полицейских. Когда я подходил к подъезду, пошел проливной дождь.
В номере я переоделся в более прочную одежду и обул тяжелые башмаки, потом достал из чемодана еще один пистолет и спрятал его в кобуру под мышкой. Затем набил карманы патронами, подхватил шляпу, плащ и отправился наверх, в номер Грантхема.