Я сердито посмотрел на Дюдаковича, стоявшего спиной к окну, широко расставив огромные ноги. Неужели этот жирный болван не понимает, что полковника лучше держать в каком-то безлюдном углу, где он не доставит хлопот?
Я все еще стоял в дверях, когда ко мне, лавируя между полицейскими, подбежала Ромен.
— Вы все уладили? — спросила она.
— Отречение у меня в кармане.
— Дайте его мне.
— Не сейчас, — возразил я. — Сначала я хочу узнать, так ли велик в самом деле твой Василие, как выглядит. Твой толстяк должен знать, что пленнику не следует задирать нос перед зрителями.
— Я не стану тебе объяснять, на что способен Василие, — мягко ответила девушка. — Скажу только, что он поступил правильно.
Я не был в этом столь уверен, как она. Дюдакович, рыча, о чем-то спросил девушку, и она быстро ему ответила. Тогда он прорычал что-то еще, уже в сторону полицейских. Те начали выходить — один за другим, по двое, целыми группами. После того как вышел последний, толстяк процедил сквозь свои желтые усы несколько слов, обращаясь к Эйнарссону. Полковник поднялся, выставил грудь, расправил плечи и уверенно усмехнулся.
— Что дальше? — поинтересовался я у девушки.
— Пойдемте с нами, там увидите.
Мы спустились вчетвером по лестнице и вышли из отеля. Дождь утих. На площади собралось большинство населения Стефании; наиболее плотной толпа была перед административным зданием и королевской резиденцией. Над головами людей возвышались каракулевые шапки солдат полка Эйнарссона — они до сих пор окружали здания.
Нас или по крайней мере Эйнарссона — узнали и, пока мы пересекали площадь, приветствовали выкриками. Эйнарссон и Дюдакович шли плечом к плечу: полковник — строевым шагом, жирный великан — вперевалку. Я и Ромен держались сразу за ними. Мы направлялись к административному зданию.
— Что он задумал? — раздраженно спросил я.
Она похлопала меня по руке и нервно улыбнулась:
— Подожди, сам увидишь.
Похоже, делать было нечего — только волноваться.
Наконец мы подошли к ступенькам административного здания. Солдаты салютовали Эйнарссону оружием, и их штыки неприятно сверкали в ранних вечерних сумерках. Мы поднялись по ступенькам. На широкой верхней площадке Эйнарссон и Дюдакович остановились и стали лицом к гражданам и солдатам на площади. Мы с девушкой зашли им за спины. Зубы у Ромеи стучали, пальцы впились в мою руку, но губы и глаза продолжали храбро улыбаться.
Солдаты, окружавшие резиденцию, присоединились к тем, которые стояли перед нами, отталкивая назад гражданских. Подошел еще один отряд. Эйнарссон поднял руку, прокричал несколько слов, гаркнул что-то Дюдаковичу и отступил в сторону.
Заговорил Дюдакович. Ему не надо было кричать, — его раскатистый громовой голос можно было услышать даже от отеля. Произнося речь, он достал из кармана бумажонку и держал ее перед собой. В голосе министра, в его жестах не было ничего театрального. Казалось, он говорит о чем-то не очень важном. Но по виду его слушателей становилось понятно, что это вовсе не так.
Солдаты спутали строй и продвинулись вперед. Лица у них горели, то тут то там кто-то потрясал винтовкой со штыком. За солдатами переглядывались испуганные гражданские, они толкали друг друга — кто-то хотел подойти ближе, кто-то пытался выбраться из толпы.
Дюдакович продолжал говорить. Волнение нарастало. Один солдат протолкался сквозь толпу своих товарищей и побежал по лестнице вверх, остальные бросились за ним.
Эйнарссон прервал толстяка, подошел к краю лестницы и закричал, обращаясь к поднятым лицам. То был голос человека, который привык командовать.
Солдаты на лестнице попятились. Эйнарссон закричал снова. Нарушенные шеренги понемногу выравнивались, приклады винтовок опустились на землю. Эйнарссон немного постоял молча, вперившись глазами в свое войско, потом обратился к нему с речью. Из его слов я усек не больше, чем из слов министра, но впечатление они произвели. И злость, без сомнения, с лиц людей, стоявших внизу, сошла.
Я посмотрел на Ромен. Она вся дрожала и уже не усмехалась. Я перевел глаза на Дюдаковича. Тот был спокоен и невозмутим, словно скала.
Я хотел знать, о чем говорит Эйнарссон, — может, в случае необходимости я еще успел бы выстрелить ему в спину и нырнуть в пустой дом сзади нас. Я догадывался, что бумажка в руках Дюдаковича — это какие-то показания против полковника и они так взволновали солдат, что те чуть не набросились на своего командующего.
Пока я так размышлял, Эйнарссон закончил речь, отступил в сторону, ткнул пальцем в Дюдаковича и прорычал приказ.